Франсуа подошел.
Бернар обхватил его за шею правой рукой, а левой поднес к его лицу письмо Шолле:
— Что ты скажешь об этом письме?
Франсуа посмотрел сначала на Бернара, потом на письмо и наконец начал читать:
— О-о! — прервал он чтение, — твоя кузина?
— Да, — ответил Бернар.
— Мне, однако, кажется, что ему не помешало бы обратиться к ней «мадемуазель Катрин», как это делают все.
— Да, во-первых… но погоди, ты дочитай до конца! Франсуа возобновил чтение, начиная понимать, в чем дело:
«Дорогая Катрин, я узнал, что Вы возвращаетесь после полутора лет отсутствия, во время которого я так редко мог видеть Вас при моих кратких приездах в Париж и совсем не имел возможности поговорить с Вами. В течение всех этих долгих месяцев Ваше очаровательное личико не выходило у меня из головы, я день и ночь думал только о Вас. Поскольку я спешу высказать Вам вслух то, о чем пишу, я поеду Вам навстречу до Гондревиля. Надеюсь, что по возвращении Вы станете более разумной, чем были до отъезда, и что воздух Парижа заставил Вас забыть этого мужлана Бернара Ватрена.
Ваш поклонник на всю жизнь
Луи Шолле».
— О, это написал Парижанин?
— И весьма удачно!.. Ты же понимаешь: «этого мужлана Бернара Ватрена»!
— Да, но… а как мадемуазель Катрин?
— Вот именно, Франсуа, как мадемуазель Катрин?
— Ты думаешь, он поехал к ней навстречу?
— Почему бы нет? Эти городские так в себе уверены! И потом, чего ради стесняться из-за такого мужлана, как я?
— Ну, а ты?
— Я? Что я?
— Слушай, ты-то, наверное, знаешь, как к тебе относится мадемуазель Катрин.
— Я знал это до ее отъезда. Но за те полтора года, что она в Париже, как знать?
— Но ты ведь ездил ее повидать?
— Два раза, и в последний раз восемь месяцев назад… А за восемь месяцев молоденькой девушке чего только не придет в голову!
— Да полно, что за дурные мысли! — воскликнул Франсуа. — Нет, я знаю мадемуазель Катрин и могу за нее поручиться.
— Франсуа, Франсуа, самая лучшая женщина если не обманщица, то, по меньшей мере, кокетка… Эти полтора года в Париже!.. О!
— А я тебе говорю, что, когда мадемуазель Катрин вернется, она будет такой же, какой ты ее знал, доброй и милой!
— О, если только она поднимется в его тильбюри!.. — вскричал Бернар с угрожающим жестом.
— Что же тогда? — испуганно спросил Франсуа.
— Вот две пули, — проговорил Бернар, доставая из кармана две пули, на которых он ножом Матьё нацарапал крест, — две пули с моей отметкой: я нанес ее для стрельбы в кабана…
