Чувство жалости и стыда охватило Бернара, и он в добром порыве протянул руку Матьё:
— Прости меня, я виноват.
Матьё осторожно подал ему холодную дрожащую руку.
— Хотя… хотя, — продолжал Бернар, — хотя ты меня не любишь, Матьё!
— Ах, Господи Боже! — вскричал бродяга. — Как вы можете говорить такое, господин Бернар?
— Я уж не говорю о том, что всякий раз, открывая рот, ты врешь.
— Ладно, допустим, что я соврал… Но что мне от того, приходится Парижанин дружком мадемуазель Катрин или нет, поедет он ей навстречу в своем тильбюри или нет, если господин Руазен, который делает все, что захочет господин Шолле, в надежде, что тот женится на его дочери Эфрозине, уволил Пьера и взял меня на его место?.. И я скажу, что мне-то было бы лучше, если бы никто не знал, что это я из преданности вам взял письмо из кармана у старика. Скверный он мужик, старый Пьер, хитрый чертовски. А когда кабан затравлен, берегись его удара!
Бернар, погруженный в свои мысли, продолжая сжимать письмо в руке, слушал Матьё, но, казалось, не слышал его.
И вдруг, повернувшись к нему, он ударил о землю прикладом ружья, топнул ногой и произнес:
— Нет, Матьё, ты все-таки…
— О, договаривайте, не стесняйтесь, господин Бернар, — сказал Матьё со своим обычным полутупым, полухитрым видом, — сдерживаться очень вредно!
— Ты мерзавец! — крикнул Бернар. — Убирайся!
И он шагнул к бродяге, чтобы вытолкать его силой, если тот не захочет уйти по доброй воле. Но Матьё, как всегда, не оказал никакого сопротивления и, как только Бернар сделал шаг вперед, отступил назад на два шага.
Затем, пятясь и оглядываясь, чтобы видеть дверь, он ответил:
— Может, меня бы стоило иначе поблагодарить, ну да у вас своя манера… Каждый действует на свой лад, как говорится. До свидания, господин Бернар, до свидания!
Уже из-за двери он прокричал, и в голосе его кипела вся ненависть — застарелая и только что родившаяся:
— Слышите? Я сказал вам: «До свидания»!
Ускорив свой шаг, обычно вялый и ленивый, он перепрыгнул через канаву, отделявшую дорогу от леса, и исчез в тени больших деревьев.
