В эту минуту Бернар, перечитывавший письмо во второй раз, оторвался от него и почти прорычал:
— Как это «ответила»? Ты сказал, несчастный, что Катрин ответила Парижанину?
— Да ну! — воскликнул Матьё, прикрыв щеку рукой из опасения снова получить пощечину. — Так я вовсе не говорил!
— А что же ты тогда сказал?
— Я сказал, что мадемуазель Катрин — женщина, а дочери Евы всегда искушаемы грехом.
— Я тебя спрашиваю, ответила ли Катрин? Ты слышишь, Матьё?
— Очень может быть, что нет… Но ведь вы же знаете, молчание — знак согласия.
— Матьё! — крикнул молодой человек угрожающе.
— Во всяком случае, он должен был уехать сегодня утром, чтобы отправиться ей навстречу в своем тильбюри.
— И он уехал?
— Уехал ли он?.. Откуда я знаю, если я спал здесь, в пекарне! Но вы хотите это узнать?
— Разумеется, хочу!
— Ну так это очень просто. Если вы спросите первого попавшегося в Виллер-Котре: «Уехал ли господин Луи Шолле в сторону Гондревиля в своем тильбюри?» — вам ответят: «Да!»
— Да? Значит, он ее встретил?
— Или да, или нет… Я ведь бестолковый, вы же знаете… Я вам сказал, что он должен был туда отправиться, но вовсе не говорил, что он там был!
— А откуда ты вообще можешь об этом знать?.. Ах, да, ведь письмо было распечатано и снова запечатано.
— Да, может быть, это Парижанин его вскрыл, чтобы дописать постскриптум — так это называется.
— Значит, не ты его вскрыл и потом запечатал снова?
— Для чего это, скажите на милость… Разве я умею читать? Разве мне, неотесанному тупице, смогли вбить в голову азбуку?
— Да, правда, — прошептал Бернар. — Но откуда ты знаешь, что он должен ехать ей навстречу?
— А он мне сказал: «Матьё, надо будет почистить лошадь рано утром, потому что я выезжаю в шесть утра в тильбюри, поеду встречать Катрин».
— Он так и сказал, просто «Катрин»?
— А вы думали, он будет церемониться?
— Ах, если бы я был при этом, — прошептал Бернар, — если бы мне повезло это услышать!
— Вы бы дали ему пощечину, как мне… Хотя нет, ему-то вы бы не дали.
— Почему это?
— Потому что, хоть вы и хорошо стреляете из пистолета, но у господина Руазена на лесосеке есть деревья, все изрешеченные пулями, а это доказывает, что Парижанин тоже стреляет неплохо… Потому что, хоть вы и хорошо фехтуете, но он однажды дрался с помощником инспектора, с тем, что раньше служил в гвардии, и ловко его отделал, как говорят.
— И что же, думаешь, это меня удержало бы? — спросил Бернар.
— Я так не сказал. Но, может, прежде чем дать пощечину Парижанину, вы немного больше подумали бы, перед тем как ударить Матьё Гогелю, беззащитного, как ребенок.
