Уф! Он читает письмо, не находит в нем никаких ошибок, смотрит на дату, изучает странного вида подписи. Сняв пальто и вторую перчатку, он усаживается на свой высокий табурет и прочитывает от начала до конца все документы. Это забирает у него немало времени, остальную почту он не удостаивает вниманием.
Он принимается расхаживать взад и вперед, и служащие в лавке догадываются, что он размышляет о серьезных материях. И они нисколько не ошибаются. Он размышляет над тем, какие перемены повлечет за собой его назначение: автомобиль надо покупать не откладывая, придется Подручному перестраивать под гараж стойло и навес для коляски. Нужно приобрести английский флаг, а самому ему обзавестись формой. Кто знает, может, это положительно повлияет и на товарооборот? И он определит нового агента по торговым делам на маршрут Хельгеланн — Тронхейм? На уведомительных письмах у того будет значиться: торговый агент консула Гордона Тидеманна, Сегельфосс…
Он звонит в колокольчик, вызывает старшего приказчика и, приветственно кивнув ему, говорит:
— Около моей двери в контору появились безобразные вывески, сними-ка их.
— Слушаюсь.
— Все рекламы маргарина.
— Слушаюсь.
— И табака. И консервов тоже. Все убрать.
— Слушаюсь.
— Пока все.
Да уж, хорошо бы это выглядело, если б герб британского консульства соседствовал с вывеской, на которой красуются банки из-под сардин.
Он бросил взгляд на остальную почту, вскрыл несколько конвертов, там были счета, квитанции об уплате пошлины. И письмо, опущенное здесь в городе, наверняка просительное, он часто их получает, в основном от местных крестьян, важной шишке этого не избежать.
Он разрезает просительное письмо. Линованная бумага, корявый почерк, нарочито неуклюжий слог, но содержание вполне внятное. Его настоятельно призывают приглядывать за некими лицами и за шхуной «Сориа»:
«Вот и нынче в каюте была пирушка и творилось всякое непотребство аж за полночь, и таковых ночей, промежду прочим, не считано. По старому присловью, от черта беги, а цыгана сторонись, только она и не думает его сторониться. Я пишу это, потому как я Вам всегдашний друг, а коли Вы унаследовали его цыганские глаза, то мой Вам совет: не замешкав выдворить его из усадьбы, по старому присловью, и пускай тогда все будет похоронено.
Преданный Вам доброжелатель».
Он не вскрикнул и не заскрипел зубами от ярости, просто-напросто взял и кинул письмо в печь. Так-то оно лучше. До Гордона Тидеманна доходили кое-какие темные слухи про его мать, ребенком он не раз слышал отдаленные намеки на то, кто же, собственно, является его отцом, но позднее, когда он повзрослел, в присутствии молодого господина никто уже не позволял себе нагличать. Полученное письмо не имело никакой силы, оно было анонимным, консулу не пристало из-за него беспокоиться.
