Я вернулся к столу, уставился в компьютер, пробежал глазами список писем и остановил взгляд на старом письме от Шевцова – это был ответ на мое сообщение о том, что я хочу записаться в парусную секцию. Я нажал «ответить», набрал текст и нажал «отправить». Ой, что я сделал.
Минуту я просидел, глядя в монитор и надеясь, что Шевцов сейчас катает какую-нибудь свадьбу, а не сидит в интернете и не читает мое послание. Но он прочел и ответил.
«Через 20 минут у центрального универмага».
В машине Шевцова на заднем сиденье сидел Репа с каким-то пришибленным и одновременно нахальным видом, как подкрадывающаяся к мяснику дворняга. Шевцов невозмутимо вел машину. Я сидел рядом с Шевцовым впереди.
– Серег, останови у магазина, – пробурчал Репа с заднего сиденья.
Шевцов ничего не ответил Репе, и тот дотронулся до его плеча рукой:
– Сигарет купить.
Плечо Шевцова от этого прикосновения окаменело, и Шевцов коротко бросил:
– Позже. Сначала набережную проверим.
Я держал в одной руке свой блокнот, в котором записал все места, где надо было искать деда, а в другой руке – карту города. Переводя взгляд с блокнота на карту и обратно, я пытался в уме составить оптимальный маршрут – то есть такой, чтобы мы успели проверить как можно больше мест за как можно меньшее время. Мы начали с набережной. Она была вся перекопана и заставлена башнями плитки и кирпичей, потому что ее решили ремонтировать, – людей на ней почти не было. И деда тоже. Затем мы свернули и взобрались на холм, куда мы когда-то ходили с дедом запускать воздушных змеев. Потом спустились с холма и проехали мимо завода, где дед когда-то работал, мимо кинотеатра, куда он меня водил, и мимо автовокзала – это предложил Шевцов, я был с ним не согласен, но кивнул. И заодно мимо железнодорожного вокзала – это снова была идея Шевцова.
– А вдруг он решил куда-нибудь поехать, – сказал мне Шевцов.
Куда, спрашивается. Единственный раз, когда дед уезжал из нашего города, случился лет пять назад. Ездил он в Москву в немецкое посольство. Моя мать уговорила его подать документы на выезд в Германию – на уговоры ушло примерно полгода. «Необязательно туда и вправду переселяться, – говорила она. – Просто получим разрешение. На всякий случай». Из нас троих только дед как стопроцентный кристальный немец имел право получить это разрешение. Ему пришлось собрать кучу бумажек – вернее, это мать вместо него их собрала, он бы взбунтовался на первой же справке. А потом его вызвали в немецкое посольство в Москве на какое-то специальное собеседование, где немецкий чиновник, «молодой кабан в галстуке», как выразился дед, должен был проверить, действительно ли немецкое происхождение деда и его немецкий язык не вызывают сомнений. На третьем вопросе о маме и папе дед не выдержал, встал, рявкнул: «Ich hab die Nase voll» – что в буквальном смысле означает «У меня нос полный», а в переносном «Хватит с меня» – и вышел из кабинета, грохнув дверью. В коридоре ждали своей очереди заскорузлые мужики в кепках и негнущихся пиджаках, ветхие старушки в платках и галошах, бледные женщины в парадных блузках – все они тоже были российскими немцами, Russlanddeutsche, которых должны были проверить. Чтобы приехать сюда, они несколько дней тряслись в плацкартных вагонах, а теперь ерзали на пластиковых стульях, волновались и смущенно улыбались, как будто добиваться разрешения на выезд в Германию было чем-то постыдным. Дед не ответил на их расспросы, на секунду застыл, открыв рот, но так и не решился сказать этим людям, что все это Narretei – издевательство, глупость! Говоря по правде, он не знал, что же на самом деле им надо сказать. А посему он закрыл рот, покинул посольство и пустился по улице куда глаза глядят. Только к вечеру он случайно вышел к какой-то станции метро. «Дурацкий город, все дома одинаковые – даже те, что выглядят по-разному», – говорил он нам спустя сутки, когда уже вернулся домой. Мама пробормотала, что неужели нельзя было вытерпеть допрос в посольстве. Дед взвился: он всю жизнь много чего терпел, ну а сейчас ему «помирать не за горами», и терпеть он больше не будет. «Даже ради внука?» – спросила мама, ткнув в меня пальцем. «Якоб! – обратился ко мне дед, заглядывая мне в лицо горящими, как угли, глазами. – Я могу ради тебя сдохнуть, но унизиться я не могу. Ты это понимаешь?» В этот момент я вдруг вспомнил, как дед читал мне на ночь «Книгу джунглей» и выл в темное окно, изображая вой Акелы. Я сглотнул и торжественно наклонил голову – я его понимал. На следующий день дед пожелтел, как морковка, его затошнило желчью и скрутило от боли – у него случился очередной приступ холецистита от пережитой накануне злости. Деда увезли на «скорой», мать плакала и кусала себе ногти, повторяя, что она во всем виновата. Через несколько недель, когда дед благополучно вернулся домой из больницы, из немецкого посольства пришел конверт с разрешением на переселение. Мать спрятала конверт и больше о Германии не заговаривала.
