И он отвернулся, глубоко уязвленный; Феде стало его жаль. В самом деле — платит за них Чермаку бог знает какие деньги, а они тратят время на ерунду…
— Мы больше не будем, папенька, — вдруг сказал Миша, видимо полностью разделявший Федины чувства. — Даже и записывать не будем. Вот сейчас перекрещусь, если не верите…
— Я верю, — ответил тот гордо и вместе с тем сокрушенно. — Я верю своим детям. А вы, молодой человек, — обратился он к Ванечке, — у вас нет отца, поэтому я осмеливаюсь… вернее, от души советую вам… переменить направление ума… а в противном случае… вынужден буду… да, да, вынужден буду, — твердо повторил он а ответ на тревожные взгляды сыновей, — принять свои меря…
После ухода отца несколько минут все молчали.
— Если он скажет матери, мне больше у вас не бывать, — проговорил Ванечка, с глубокой грустью глядя на друзей.
— Все равно мы еще встретимся, — сказал Миша.
— Да не может этого быть! — воскликнул Федя. — Вот увидишь, ничего не будет. Он только грозится. Давай-ка лучше повторим все сначала, раз записывать нельзя.
Ваня снова прочел поэму, и Федя повторил те места, которые не запомнил после первого чтения.
— Ну и память у тебя! — восхитился Филя.
— Да, не жалуюсь, — не слишком скромно подтвердил Федя. — Послушай, а вот недавно Незнамов нам такие стихи прочел…
И без запинки повторил стихи, которые им читал Незнамов.
Ванечка внимательно слушал, но несколько раз беспокойно оглянулся на дверь.
— Да ты знаешь ли, что это? — спросил он, когда Федя кончил. — Кто автор этих стихов?
— Нет.
— Это же… — он не договорил, подозрительно покосившись на Филю.
— Филя наш, свой, совсем свой, — торопливо заверил его Федя. — Ну, так кто же?
— Рылеев!
— Рылеев?
Федя слышал это имя, но никак не мог припомнить, где и в какой связи. «Путешествие», из которого Незнамов читал им отдельные страницы? Нет, то Радищев…
Между тем Ваня снова оглянулся на дверь и кивнул мальчикам. Они привстали на своих стульях и еще теснее сдвинули их. Теперь четыре стриженные головы почти касались друг друга.
— Казненный декабрист, — шепотом проговорил Ваня. — Это из его поэмы «Исповедь Наливайко» называется… У него и другие стихи есть, перед восстанием в альманахе «Полярная звезда» печатались. У нас в гимназии многие читали.
— Послушай, будь другом, достань!
Ваня подумал.
— Нет, не могу, — ответил он с сожалением. — Сейчас книжка у Бурмашева, а мы с ним в ссоре из-за пера. Да и папенька ваш…
— Из-за какого пера?
— Гусиное перышко он у меня сломал и не отдал.
