– Это вполне понятно, – сказала Дегранж, – твоя сестра не прожила и суток после вашего расставанья. Она тебя не обманывала, ее самое заманили обманом, но Герэнша-то прекрасно знала, что должно было произойти.
– Боже праведный, – воскликнула Дюкло. – Что ты говоришь! О горе! Я не могла ее видеть, но надеялась, что она, по крайней мере, жива.
– Как бы не так! – отрезала Дегранж. – Но она тебе не солгала: именно из-за своего красивого зада она и погибла. Надеялась благодаря ему на удачу, а вышло вон как…
– А этот длинный худой человек, кто он был? – спросила Дюкло.
– О, всего лишь посредник. Он работал для других.
– Но он же ходил к ней целых шесть месяцев! – удивилась Дюкло.
– Чтобы успешнее заманить ее, – ответила Дегранж. – Но ты лучше продолжай свой рассказ, все эти отклонения могут только раздосадовать господ, а история-то касается скорее меня, и я о ней расскажу в свое время.
– Увольте нас от этих телячьих нежностей, – сухо проговорил герцог, видя, что Дюкло еле удерживается от слез, – нам подобные сожаления неведомы, и пусть хоть мир рухнет, мы даже и не вздохнем по нему. Оставьте слезы недоумкам и детям, и пусть они никогда не пятнают ланит разумной женщины, за каковую мы все вас почитаем.
При этих словах самообладание вернулось к нашей героине, и она продолжала:
– Так вот, господа, какие причины привели меня к Фурнье. Она предложила мне куда более изысканный стол, недурное жилье и более дорогую, хотя и более трудную клиентуру. Госпожа Фурнье о ту пору занимала полностью целый дом, а сераль ее состоял из пяти молоденьких и прехорошеньких девиц; я стала шестой. Позвольте мне и здесь поступить так же, как и в рассказе о доме госпожи Герэн, то есть описывать моих товарок по мере того, как они будут вступать в дело. Уже следующий после моего водворения день выдался хлопотливым; у Фурнье дело было поставлено так, что гости шли один за другим, и на долю каждой из нас в иной день выпадало по пять-шесть визитов. Но я буду по-прежнему рассказывать лишь о тех, что могут привлечь ваше внимание своей пикантностью и необычностью.
Первым в новом моем пристанище оказался у меня казначей государственной ренты, мужчина лет пятидесяти. Он поставил меня на колени перед кроватью, на которой сам стоял на коленях; приказал мне широко раскрыть рот и начал накачивать меня своим членом. Я проглотила все до конца, не проронив ни капли, и развратник вдоволь потешился позывами к рвоте, вызванными у меня этим отвратительным полосканием горла.
