– Ну, если у этого молодца был красивый член и красивый зад, – заметил Дюрсе, – было от чего получить славную разрядку.
– Да уж наверное, – согласилась Дюкло. – Член у него был длинный и толстый, а задница нежная, округлая, сложена как у самого Амура.
– А вы раздвигали ему ягодицы? – поинтересовался епископ. – Показывали наблюдателю его отверстие?
– Да, монсеньор, – сказала Дюкло. – Все было очень наглядно. Он показывал мой зад, я подставляла его, это было, наверное, самое сладострастное зрелище в мире.
– Я в своей жизни повидал дюжину подобных сцен, – сказал Дюрсе, – и они обошлись мне фонтанами спермы. Нет ничего более приятного, чем это занятие: я разумею и то и другое, подглядывать так же приятно, как и знать, что за тобой подглядывают.
– Еще один почти с такими же наклонностями, – продолжала Дюкло, – через несколько месяцев повел меня в сад Тюильри. Ему надо было, чтобы я, подцепив мужчину, дрочила бы его прямо перед глазами моего клиента; он прятался в это время за грудой садовых стульев. После того как я провела перед ним таким образом семерых или восьмерых мужчин, он расположился на скамейке в одной из самых оживленных аллей, заголил мой зад, вытащил свой член и велел мне дрочить его на глазах у прохожих. Несмотря на то что уже стемнело, положение оказалось самым скандальным: когда он бесстыдно брызнул своей спермой в присутствии чуть ли не десятка свидетелей, нам пришлось спасаться от позора и ареста бегством.
Когда я рассказала об этом мадам Герэн, она рассмеялась и сказала мне, что в Лионе, том самом городе, где и мальчишки занимаются сводничеством, она знавала одного мужчину с весьма оригинальной манией. Переодевшись судейским чиновником, он приводил людей к двум нанятым им девкам. Потом, притаившись в уголке, наблюдал за тем, что происходит у приведенного с этими девками. Зрелище ягодиц и члена составляло единственное наслаждение этого лжесудейского; только так он мог вызвать у себя извержение спермы.
Дюкло, закончившая в этот вечер рассказ задолго до ужина, оставила тем самым время для кое-каких избранных проказ. И поскольку у всех в голове были примеры публичного бесстыдства, в кабинеты не удалились, и каждый забавлялся на людях. Герцог приказал Дюкло разоблачиться донага, нагнуться, опираясь на спинку кресла, уперся головкой своего члена прямо в заднюю дырку и, побуждаемый пальцами Дегранж, орошал семенем ягодицы рассказчицы. К этому было прибавлено еще несколько пикантных деталей, с которых мы до поры до времени не решимся сбрасывать покровы. Извергался герцог, надо сказать, бурно, с рычанием и криками, что еще раз показало, до какой степени воспламенили его рассказы этого дня.
