В 1804 г. был принят новый цензурный устав — самый мягкий за всю историю России, вплоть до нашего времени. Он гласил, что цензура служит «не для стеснения свободы мыслить и писать, а единственно для Принятия пристойных мер против злоупотребления оною». Отменен был павловский запрет на ввоз литературы из-за границы и началось — впервые в России — издание переведенных на русский язык конституций США и Англии, сочинений Ф. Вольтера, Ж.Ж. Руссо, Д. Дидро, Ш. Монтескье, Г. Рейналя, которыми зачитывались будущие декабристы…
Казалось, Александр I медленно и осторожно, «по-лагарповски», реформировал Россию, подтягивая ее к высотам мировой цивилизации. Но 1804 год стал уже поворотным для страны от реформ к реакции. С конца 1803 г. Негласный комитет заседал нерегулярно, хотя оставался еще де-факто (а не де-юре, как Сенат) «верховным местом в империи» и привлекал к себе взоры россиян. Французский литератор, маркиз А. Кюстин так проиллюстрировал свое наблюдение: «Российская империя — это огромный театральный зал, в котором из всех лож следят лишь за тем, что происходит за кулисами». В.О. Ключевский, не веривший в либерализм Александра и определивший его «конституционные похоти», как «игру старых бар в свободную любовь со своими крепостными девками», полагал, что александровские реформы 1801–1804 гг. представляли собой всего лишь мало продуманное и торопливое лавирование между консервативным и либеральным дворянством — лавирование, от которого отвлекла царя борьба с Наполеоном. Современные исследователи допускают, что Александр I действительно хотел ограничить самодержавие и отменить крепостное право, но если, например, по мнению С.В. Мироненко, помешало этому «сопротивление подавляющей части дворянства», то на взгляд Б.Г. Литвака, — недостаток решимости у самого Александра, который «искренно испугался, когда нужно было сделать последний шаг».
Думается, в каждом из этих мнений есть доля истины, но не вся истина. Конечно, не мог Александр лишь играть в либерализм. Он действительно был глубоко проникнут лагарповскими идеями, хотя можно спорить — насколько глубоко. Недаром он сохранял благодарное чувство к своему воспитателю, по крайней мере, до 1815 г. Более того, теперь установлено, что на рубеже XVIII–XIX вв. конституционные настроения в правящих сферах России затрагивали не одного Александра, а целый ряд его старших современников (Н.И. Панина, А.Р. и С.Р. Воронцовых, Н.С. Мордвинова), не говоря уже о «молодых друзьях» царя
