«Что написано на падшей плите? Надо к Бомелию!» – вдруг плеснуло в мозгу.
Свернул в один из переходов и по тайному ходу вылез у задней стены дворца; прикрыв лицо треухом, заспешил к своему магу и чародею, толкователю небесных путей, верному и безотказному поверенному, сподручнику, знателю ядов и снадобий, прыткому на затеи и расправы.
Сколько смертных киятров было разыграно с Бомелием! Обговорив с царём срок кончины какого-нибудь врага-боярина – скажем, через три дня пополудни, – Бомелий готовил яд в нужных мерах и заранее тайно давал его жертве через еду, питьё, одежду или пропитанные свечи. А через три дня в полдень по приказу царя уже больная жертва являлась во дворец, где царь устраивал ей при всех назидание: перечислял проступки и грехи, а в конце по знаку мага кричал: «Умри, кромешник! Сдохни, иуда, ехидна!» – и жертва начинала пускать пену, шататься и умирать. Люди в ужасе склонялись перед великим царём, чьё слово разит до смерти, а маг только посмеивался и плюсовал барыши – за убитых ему платилось поголовно и поштучно.
Не стучась и не делая шума, проник в дом мага.
Бомелий хлопотал около Шлосера – немец лежал на лежанке, от пояса голый: сирый срам не прикрыт, ниже колена – синяя взбухшая лепёшка, вместо ступни – багровый сгусток.
Бомелий точил ручную пилу. Его слуга – низенький, тёмненький, курчеватый – разжигал огонь в особой треноге, смотрел снизу, как зверёк-обезьян (их Прошка называл «облизьян», объясняя шурину, что есть такие зверушки с красными, вылизанными до алого блеска ягодицами, ибо день и ночь от нечего делать друг у друга зады лижут, откуда им это имя).
Шлосер после выпитой ханки лежал тихо, с закрытыми глазами.
Потряс его:
– Жив? Ортвин Гансович?
– Та, шиф, касутар…
– Это какая нога? Что плоха у тебя была, хромая? Ну, не жалко! Она и так мешала! Хорошо, что не здоровая! – успокоил как мог, глядя на месиво и убеждаясь, что спасать тут нечего. – Плита могла бы и на голову шарахнуться! Не надо было тебе за овцой ходить!
– Та, мокла… Та, не нада нога, зачем? – Шлосер под ханкой был со всем согласен и, видно, мало понимал, где он и что будут с ним делать.
Слуга, глаз больше не поднимая, начал готовить железный наколенник, чтобы надеть на обрубок: плотно обкладывал его изнутри тряпицами, пропитывая их предварительно коричневой мазью, сильно пахнущей чем-то еловым.
Взяв Бомелия за локоть, рывком вытолкнул его в другую горницу:
– Прочитал, что на плите начертано?
