Дождавшись, когда они спустились вниз и уселись на помосте, Никитка вышел из чердачницы на узкую площадку колокольни, постоял, вытянув руки к небу – то ли молясь, то ли прося, то ли прощаясь. Подручные расправили у него за спиной крылья, он махнул ими пару раз, перекрестился, крикнул что-то, чего было не разобрать.
И прыгнул.
Плавно полетел полукругом над людьми, над крепостной стеной к реке Серой, где под аханья и оханья упал на берегу, не дотянув до воды. Люди потащили его на руках по слободе, вопя, что теперь человек может летать, как птица небесная, даже не замечая, что одна нога у человека-птицы сломана и болтается как неживая.
И царица смеялась в радости. И он, Иван, бежал со всеми, крича, что нога будет вылечена, а подвиг не забудется! Приказал своим лекарям явиться на помощь, обнял Никитку, дал ему золотой целкач. На пиру Никитка сидеть не мог (лекари обложили сломанную ногу берестой со льдом) – лежал на ковре. И царь лежал рядом с ним, и они вспоминали детство, и Лупата, и игры, и тот зело красивый кораблик, коий был долго с любовью делан и наконец пущен по реке, а его тут же заклевали глупые утки, вдруг признав в нём врага! Почему-то эта детская обида всплыла тогда на трапезе и заставила грустить.
А после, в поздний час, ворвался владыка Феофан с причтом и сурово приказал вздёрнуть Никитку на дыбу, дабы узнать, с какими волхвами тот вожжался, с какими ведьмами якшался, с кем в сговоре был и кто его надоумил такое богопротивное дело сделать, ибо человек не птица и летать не может, это только ангелам и птичьему племени дозволено. Ещё, говорят, и по воде ходить хотел, колдун проклятый! Такие богомерзкие поступки есть прямое посягновение на устои веры, за что следует холопа Никитку Лупатова покарать, его сарай вместе со всеми колдовскими затеями и досками огнём сжечь и пепел над речкой развеять, – ишь, оборотень, ворожей, чего надумал: из волос, перьев да репьёв святые церкви лепить, глумиться над домом Господа нашего! У него и дед смутьяном был, а отец Лупат – и того хуже! Недаром умер, как Иуда, от водянки, лотрыга[90] поганый!
И столько они говорили, и столько страхов лили молодому царю в уши, и столько пугали и стращали, что стал он колебаться, ибо с детства панически боялся колдунов и ворожбы, хоть и смутно прозревал, что грех и опасность – не в самих чародействах, а в вере в них: не верь – и ничего тебя не возьмёт!
Когда же той же треклятой ночью, уже к утру, подоспел гонец с вестью, что армия разбита под Нарвой, то владыка Феофан завопил: «Вот, вот перст судьбы! Разве не видишь! Мало тебе? Ещё хочешь?» – чем выбил из царя последние сомнения: стало ясно, что иного и быть не может, потеря армии – расплата за богопротивный полёт. А тут ещё молодая царица уже брюхата, как бы чего не вышло худшего, как бы не сглазили! И он скрепя сердце, всё больше впадая во мнение, что поступок Никитки мог быть богопротивен, махнул рукой: «Делайте что хотите!»
