Движущие силы и сущность Великой российской революции | страница 39

Солдаты присоединившиеся к революции. 28 февраля 1917 года.

Между так называемыми Февральской и Октябрьской революциями на самом деле нет такого уж большого различия. В самом главном – Октябрь есть продолжение Февраля. Можно согласиться с В. Никоновым в том, что «разрушение многовековых форм российской государственности произошло именно в феврале-марте 1917 года и именно тогда было положено начало лавинообразной общественной дезинтеграции». [26]. После февральских событий реальная власть во многом перешла к Советам, так как сила (военная) была сосредоточена в Советах солдатских и рабочих депутатов, а не у Временного правительства. Во время корниловского мятежа Временное правительство удержалось у власти только благодаря активным действиям Советов различных уровней, которые смогли организовать сопротивление войскам Корнилова. Уже сразу после февральского восстания начался захват помещичьих земель и разорение усадеб. Часто захвату подвергались и частные земли преуспевших за столыпинский период крестьян. Таким образом, еще до захвата власти большевиками – об этом факте упоминают очень редко – значительная часть земель была переделена между крестьянами по уравнительному принципу. Лев Троцкий был прав, утверждая, что Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции.

С первых дней революции началось физическое уничтожение европеизированной элиты. Первые жертвы были среди офицеров. Георгий Катков при описании мятежа Петроградского гарнизона ссылается на следующее свидетельство Николая Суханова, который отмечает тревогу, испытываемую вечером 27 февраля солдатами: «Многочисленные инциденты, имевшие место в этот день, указывают, что многие офицеры, командовавшие частями Петроградского гарнизона, не были расположены к репрессивным мерам против демонстрантов, а солдаты, бывшие под их командой, испытывали какую-то тревогу До известной степени эта тревога была оправдана, не столько по причине общей ожесточенности солдат против офицеров, сколько вследствие заметной тенденции демонстрантов хватать и убивать офицеров на улицах, избегая при этом вооруженных столкновений с солдатами. Раненых и убитых среди офицеров и унтер-офицеров было много, хотя большая часть офицеров находилась или дома по болезни, или обсуждала политическую ситуацию в офицерских собраниях».[27]

О чем нам говорит это свидетельство Суханова? Столкновений с солдатами демонстранты избегали, а офицеров не просто освистывали, осмеивали, прогоняли, – что было бы, может быть, еще как-то понятно: а убивали. Значит, солдаты – свои, а офицеры – чужие. И не просто чужие, а враги, которых нужно убивать. За что убивали офицеров? Тем более, если они не очень то и угрожали демонстрантам, так как «не были расположены к репрессивным мерам против демонстрантов». О классовой ненависти в данном случае вряд ли можно говорить. Думается, что офицеров убивали, прежде всего, как представителей чуждой культуры. Позже начнут убивать и изгонять из страны и интеллигентов. Ричард Пайпс, ссылаясь на цитату Н.Н. Головина дает четкий ответ на поставленный вопрос: «Офицерство отличалось от рядовых не происхождением, не состоянием, но уровнем культуры: с точки зрения солдата-крестьянина каждый образованный – тот, кто когда-то учился в средней школе, пусть даже ее не закончив, – был «интеллигентом», т. е. «барином», «хозяином»».[28] А далее Пайпс пишет: «Не самой малой из российских бед было то, что с точки зрения ее населения в целом получение образования выше основ грамоты немедленно делало из человека чужака, а следовательно, потенциального врага…».[29]