Розетта вдобавок беспокоилась о своем коте, красивом тигровом коте, которого она еще совсем маленьким нашла на улице, заманила в дом, дав ему хлеба, а потом кот спал с ней ночью в одной постели, а днем ходил за ней из комнаты в комнату, как собачонка. Я сказала Розетте, чтобы она поручила кота привратнице соседнего дома, и она мне ответила, что так и сделает. Теперь Розетта сидела у себя в комнате, в ногах кровати, где лежал уже упакованный чемодан, и держала кота на коленях, гладила его потихоньку, а бедняжка котик, не зная, что хозяйка его покидает, мурлыкал и жмурил глаза от удовольствия. Жаль мне ее стало, потому что поняла я, как ей тяжко, и тогда я сказала:
— Доченька моя, пусть только минуют эти плохие времена — и тогда увидишь, как все хорошо пойдет… Кончится война, вернется изобилие, а ты замуж выйдешь и будешь счастлива со своим мужем.
И как раз в эту минуту, как бы в ответ на мои слова, завыла сирена воздушной тревоги, и проклятый этот вой, как мне казалось, сулил нам несчастье и каждый раз разрывал мое сердце. Разозлилась я донельзя, открыла окно во двор, подняла кулак к небу и закричала:
— Чтоб тебе не своей смертью подохнуть! Кто тебя звал сюда? Кто тебя сюда прислал?
Розетта и с места не тронулась, только сказала:
— Мама, почему ты злишься? Ты же сама сказала, что все на свое место станет.
Тогда из любви к своему ангелочку я успокоилась, хоть и не без труда, и ответила:
— Да, но пока что нам придется покинуть свой дом, и кто знает, что еще ждет нас впереди.
Адские муки перенесла я в тот день. Сама на себя не походила: то все думала о том, что было у меня с Джованни, и когда вспоминала, что, как уличная девка, одетая, отдалась ему на мешках с углем, — кажется, руки бы себе искусала от обиды; то ходила по комнатам, которые двадцать лет были моим домом, а теперь я должна была их покинуть, — и отчаяние овладевало мной. В кухне огонь был погашен, в спальне, где мы вместе с Розеттой спали на большой кровати, простыни были разбросаны в беспорядке, а я не находила в себе сил, чтобы застелить постель, в которой мне не скоро придется спать, и развести огонь в плите, которая завтра уж не будет моей и не мне придется на ней готовить. Поели мы хлеба с сардинами на голом столе без скатерти, и я то и дело поглядывала на Розетту, а она была такая грустная, что у меня кусок в горле останавливался: больно мне было, и боялась я за нее, все думала о том, как не повезло моей доченьке, что она в такие времена родилась и выросла. Часам к двум мы повалились на неубранную постель и поспали немного, вернее, Розетта уснула, прижавшись ко мне, а я лежала с открытыми глазами и все думала о Джованни, о мешках с углем, о том, как он меня хлопнул по заду, да о доме и лавке, которые покидала. Наконец раздался звонок, и я, осторожно отодвинув от себя спавшую Розетту, пошла открыть дверь: это был Джованни. Он стоял с сигарой во рту и усмехался. Я ему и слова произнести не дала.
