О таких вещах, как совесть, в те годы рассуждали только на собраниях и с трибун, то есть формально. А в повседневных, обыденных ситуациях о совести редко вспоминали. Ведь христианских истин никому не внушали. Как можно подавить в себе собственнические инстинкты, не зная христианской морали? Вряд ли обычный человек станет заботиться об окружающих людях, если не увидит вокруг себя такие же добрые поступки. Ну или тогда он должен быть хорошо обеспечен и доволен жизнью. А каково было жить в СССР? Приходишь в магазин, занимаешь очередь, и тут объявляют, что товар заканчивается. И вот впереди стоящим людям товар достался, а тебе – нет. И ты злишься, и про себя проклинаешь всех этих незнакомых людей. Тебе обидно и горько. Будешь ли ты в этом момент смеяться, балагурить и заботиться о ком-то еще? Вот уж вряд ли. Люди всегда нуждались, всегда чего-то не хватало, недоставало, требовалось больше. Блага доставались с трудом. Комфорт и уют государство обеспечивало по минимуму, а порой и вовсе не обеспечивало. И люди прежде всего думали о себе.
Незадолго до смерти мой папа лежал в больнице. Медицина в те годы была слабая, и вылечить его не могли. Я и мама навещали папу три раза в неделю, приносили ему еду. Какое жалкое и унылое это было учреждение! На всю жизнь мне запомнилась эта убогая советская больница. Никогда она не выйдет из моей головы. Полы, протертые до дыр, стены тусклые, как будто мыльные, потолки облупившиеся, двери и оконные рамы тяжелые, старые, шершавые, давно не крашенные. Пациенты одеты в свою домашнюю одежду, как говорится «кто во что», и одежда эта давно ношеная, «бывшая», явно из чулана, из кладовой. Самые жалкие – как всегда старички и старушки. В тряпье, нечесаные, потерянные. Тащатся по коридорам в изношенных тапочках, из уборной в палату и обратно. В руках у них миски, тарелки, ложки. Они ходят мыть свою посуду после завтрака или обеда. Родственники приносят им еду – суп, картофельное пюре, жареную рыбу, кашу, яблоки. Еду приносят всем пациентам, если они не совсем одиноки, и каждый сидит на своей больничной постели и стучит ложкой об миску. В палате тяжелый запах, как в общественной столовой. Уныло и даже гадко. Палаты шестиместные, некрасивые, запущенные. Вообще вся больница неухоженная и запущенная. Все в ней отталкивает, внушает отвращение.
В палате моего папы сложилась нехорошая моральная атмосфера. Трое больных, рабочие с одного завода, днем спали, к вечеру высыпались и до глубокой ночи громко разговаривали, играли в карты, смеялись, спорили, ели, слушали радио, стучали костяшками домино, курили в форточку. Им было скучно, и они себя развлекали. А остальные трое, включая моего папу, мучились, страдали и умоляли эту бойкую компанию угомониться. А те в ответ грубили, хамили и угрожали. А утром, после процедур, эти трое рабочих заваливались спать и были очень недовольны и страшно раздражались, когда в палате громко разговаривали, гремели посудой, слушали радио. И снова они грубили, хамили и угрожали. И никто ничего не мог сделать. Папа жаловался докторам, но те не вмешивались. Папа нервничал, слабел. С большими усилиями, поднеся дежурному врачу коробку шоколадных конфет и бутылку коньяку, нам с мамой удалось договориться о переводе папы в другую палату. Помню, я тогда подумала, что это безумие – работать в больнице.
