Напротив за столом сидит Света, у нее новые красивые бусы, и я могла бы похвалить ее выбор, но не хочу. Наоборот, я готова сказать какую-нибудь гадость. Потому что и я хотела бы быть заботливой и гостеприимной хозяйкой, как она, печь пироги, приглашать гостей, ежедневно приводить в порядок свое уютное гнездышко, обдумывать покупку новой мебели, а вместо этого в нашей комнате коммунальной квартиры я все больше ненавижу старый круглый «бабушкин» стол, за которым мы собираемся по любому поводу, едим, гладим, пишем письма, а дочка рисует и наряжает кукол. Из-за него у нас еще неуютнее и теснее, но без него нам не обойтись. Теснота сводит меня с ума. От стола до холодильника три шага, до шифоньера – тоже три, а до дивана, на котором мы спим, только два. Я ненавижу свою комнату. Ненавижу ежедневные разговоры с мужем о нашем неравном положении с теми людьми с нашего предприятия, кто сумел выбраться из категории бесквартирных. Обычно они происходят по вечерам, и я не люблю вечера. Дожидаясь конца рабочего дня, я нахожу радость только в чашке горячего чая да в кексе или сладкой булке. Разговоры в нашем отделе малоинтересные. Нам почти нечего обсуждать. Мы говорим о плохом снабжении и обслуживании, об очередях, о родственниках и их болезнях, о подростках, торчащих в подъезде, затем, конечно, о детях, и всегда одно и то же. Если случается припомнить какое-нибудь хорошее, яркое, радостное событие, мы рискуем услышать упрек от наших сотрудниц старшего поколения. Наверное, им хотелось бы, чтобы мы каждый день извинялись за то, что не страдали, как они. Но почему же мы не страдаем? Вот как раз сейчас, после окончания рабочего дня, нас ждут очередные страдания. Сначала жутко переполненный автобус, а затем унылая толкотня в магазинах, стояние в очередях за едой. Легкости и радости здесь нет никакой.
Недаром наш начальник всегда уходит на час раньше, будто бы его вызвали в главк или к местному начальству, но мы-то знаем, что он попросту сбегает, потому в четыре часа дня и в автобусах, и в магазинах людей все-таки меньше, чем после пяти. У него болят ноги и хронически больная поясница. Он коммунист и, согласно своей партийной совести, не должен хитрить, но ему нужно выжить и не упустить своего, и он выживает, используя для этого свое служебное положение. И правильно делает. Иначе он пропадет. Мы все его понимаем. Но мы выходим за проходную и идем на автобусную остановку лишь по окончании полного рабочего дня, как и положено. А там уже огромная толпа. И все повторяется: нужно стиснуть зубы, ринуться, протиснуться, пихнуть, толкнуть и заскочить в автобус. Вечером давка в общественном транспорте сильнее, порой не чувствуешь ни рук, ни ног, и трудно дышать, поскольку мало воздуха. А еще кругом мужские рты, источающие запах табака и нездоровых зубов. Наши мужчины вообще пахнут плохо, особенно из категории рабочих. Кое-кто из них умудряется хлебнуть на работе спиртного и закусить чесноком, но беда не только в этом. У некоторых зрелых мужчин явно не в порядке органы пищеварения – от них пахнет ацетоном. Еще в юности я слышала, что это признак больных органов. А от одиноких мужчин неприятно пахнет жженой резиной. Мы десятилетиями терпим плохие запахи в нашем советском общественном транспорте, но деваться некуда. Жизнь лучше не становится. Когда автобус высаживает пассажиров, семейные мужчины прибавляют шагу, им нужно в магазины. Вот тут-то и понимаешь, что такое в действительности советский социалистический строй: каждый за себя. Мужчины не вежливы, не галантны и не великодушны. Они устремились в торговые залы, чтобы обеспечить свою семью, и действуют жестко и решительно. Я тоже тороплюсь, чтобы занять очередь за едой, впереди меня шагают трое здоровенных мужчин с моего предприятия, все мы знаем друг друга, и вот уже дверь магазина, нужно лишь протянуть руку и распахнуть ее. И что же? Никому из мужчин не приходит в голову, что женщину следует пропустить вперед.
