Когда автобус подъедет и остановится, нужно броситься через лужу, втиснуться в салон, напереть на тех, кто уже внутри, гаркнуть, толкнуть плечом, пихнуть локтем, ухватиться рукой за что-нибудь и не выронить свой портфель, сумку или сверток. Это ежедневная борьба за жизнь. Но мужчинам, разумеется, легче, а каково нам, женщинам? Мы стоим и готовимся к штурму автобуса. Мы киснем, внутри у нас все сжимается. Мы должны как-то пробиться через толпу. Никто не посмотрит, что мы женщины, нас будут толкать и отпихивать, ведь толпа – это не общество благородных людей, а жесткая, немилосердная, неумолимая масса. Мой муж целует меня в щеку и уходит, он добирается до места работы на другом автобусе, его остановка через дорогу. Там тоже толпа и наверняка тоже лужа. Но я об этом не думаю. Внутри у меня все сжимается. Я стискиваю зубы. Автобус приближается к остановке. Толпа подается вперед. Зевать нельзя. Нужно бежать, пробиваться, втискиваться, и я бегу, пробиваюсь, проваливаюсь в лужу, ступни обжигает ледяной водой, ноги немедленно промокают. Я заскакиваю в автобус за каким-то мужчиной, за мной прыгает другой мужчина, и оба начинают добывать себе пространство, толкают грудью впереди стоящих. Тот, что впереди меня, действует решительно, и его уже кто-то ругает, кто-то на него шипит. Мужчина за моей спиной тоже не робкий гражданин. И вот уже я ругаюсь с ним: «Хватит толкать! Перестаньте долбить!» Он рявкает: «Проходи вперед!» Одна его нога торчит снаружи, и он отвоевывает свое право ехать в автобусе как может, в том числе за мой счет. Я получаю в спину толчки. Я женщина, мне больно и неприятно, но в СССР нет разделения пассажиров на мужчин и женщин, стариков и беременных, инвалидов, ветеранов войны и детей. Всех нас уравняла ужасная, никуда не годная работа городского транспорта. В СССР мы не живем, а выживаем. Нами управляют животные инстинкты. Утром и вечером, когда нужно ехать на работу и с работы в городском транспорте, я не женщина, а бесполое, обезличенное существо. В Советском Союзе мне ни разу и нигде не уступили место, даже 8 марта и во время беременности. Впрочем, я была к этому готова – нарочно наблюдала, как мучается моя соседка Гуля. Бедная Гуля почти все самые сложные месяцы беременности простояла в транспорте на ногах, никто ей не предложил присесть, никто ее не пожалел. Ее пихали и толкали, как всех. Потом настала и моя очередь. О, как было трудно! Боже мой! Я сделала вывод, что благородство в СССР – редкое явление, это странность и экзотика, что, конечно, вполне объяснимо. Когда кругом нехватка и затруднения, плохо с общественным транспортом, не хватает товаров и услуг, всюду очереди, и порой отсутствуют даже элементарные удобства, и год за годом, десятилетиями ничего не меняется к лучшему, люди не живут, а выживают, и в этих обстоятельствах благородство – лишняя, ненужная и даже вредная условность. Обыкновенные советские мужчины, оплот и гарант благосостояния своей семьи, защитники и добытчики, отбросили доброту и благородство, сентиментальность и интеллигентность, чтобы обеспечить своей семье, жене, детям и родителям питание и вообще нормальное существование. Средний советский мужчина – это эгоист, не реагирующий ни на какие условности вроде благородства, не признающий слабых, не различающий ни женщин, ни инвалидов, ни ветеранов войны, ни беременных, пока он не достигнет своей цели, не добьется желаемого – не добудет еду и другие товары для своей семьи. А уж после этого он легко согласится, что слабым и убогим нужно помогать, немощных и беременных следует пропускать вперед, и вообще, как пишут в книжках, нужно быть добрее к людям. Он даже улыбнется. Но только после. А пока советский мужчина добывает еду, он вынужден быть бессердечным и безжалостным, иначе ему не с чем будет прийти домой. Вот он идет вечером после работы по улице и решительно цепляет, хватает и загребает все, что имеет ценность для советского человека. Он заходит в магазин и видит очередь за сардельками, а рядом – такую же очередь за сметаной. На часах семь часов вечера. Нужно поторапливаться. Мужчина занимает место сразу в двух очередях одновременно и с этой минуты становится эгоистом, действующим только в своих интересах. А как же иначе? Попробуйте сунуться к такому дяде с просьбой пропустить вас вперед. Ничего у вас не выйдет! Он посмотрит на вас, как на ребенка или на сумасшедшего. Если он пропустит меня, женщину, к прилавку, или старика-ветерана, или беременную, то ему самому и его семье может и не достаться сарделек и сметаны. Нет! Разве можно действовать в ущерб своей семье? Когда, в какие времена это было возможно? Какой мужчина на это согласится? Ведь он кормилец и добытчик! Если бы в СССР люди не стояли в очередях, не толпились и не нервничали, если бы покупка продуктов питания и других товаров была простым, легким делом, тогда, быть может, наши граждане были бы добрее и легче и терпимее относились бы друг к другу. Но поскольку наша будничная действительность – это ежедневные затруднения, потому-то простой семейный советский мужчина и стал жестким и хладнокровным человеком. Он не живет, а выживает.
