Вернувшись в свой город, я стала бредить знакомством с молодым партийным руководителем, пусть пока не слишком большого ранга, но перспективным. Я фантазировала на эту тему день-деньской и лишь через полтора года убедилась, что приобрести такое знакомство в сто раз сложнее, чем с товароведом или кладовщиком продовольственной базы. Оказалось, что в среде молодых коммунистов стать партийным начальником хотят многие, от желающих нет отбоя, но добиться этой цели невероятно сложно. Кроме того, другие незамужние девушки и женщины тоже были не прочь в любое время суток обручиться с партийным начальником, пусть начинающим, но лишь бы имеющим возможность подниматься по служебной лестнице. Я бредила и бредила, но ничего у меня не вышло. Спустя пять лет я случайно познакомилась на вокзале с молодым инженером и вышла за него замуж. И мы стали жить, как все. Сначала в коммунальной квартире, затем в однокомнатной: когда нам было уже за сорок лет, нам наконец-то выделили небольшую отдельную жилплощадь.
Из всех значительных событий, которые мы с мужем пережили, самые яркие, кроме рождения дочери, были связаны с материальными приобретениями: квартира, мебель «стенка», румынская кушетка, импортное пальто, югославские сапоги и другая одежда и обувь по случаю и по знакомству, и, конечно, деликатесная еда. Очень светлым, например, для нас был день, когда мы получили в подарок немецкое пиво в алюминиевых банках и баварскую колбасу-салями. Этот царский жест сделал родственник моего мужа, служащий одной из центральных гостиниц Ленинграда. Муж всегда говорил, что в эту гостиницу простым людям попасть невозможно, сколько ни пытайся. Чтобы поселиться в такой гостинице, нужно быть весомым человеком со связями или иностранцем. Обычный советский служащий или рабочий, а тем более колхозник всегда услышит от швейцара, что свободных номеров нет. Швейцар даже и за порог не пустит простых людей – для них все решится на улице. И я все увидела своими глазами, когда мы с мужем приехали в Ленинград погостить у родственников. В один из дней мы очутились в знаменитой гостинице, пройдя через служебный вход. Поглядели, как работают гостиничные служащие. Все до единого чрезвычайно дорожат своим местом, гордятся общением с иностранцами и без устали перечисляют их достоинства. Никто из работников не шутил, рассказывая, что в их заведении «все только на высшем уровне», потому что постояльцы – сплошь зарубежные гости, советские знаменитости и прочие значительные люди. Присутствия серой массы обычных людей администрация никогда не допустит. Ни за что. Для обычных советских граждан существуют низкосортные гостиницы, с минимумом комфорта и услуг – и поделом им. А здесь яркий и таинственный мир, поскольку повсюду иностранная речь, заграничные наряды и ароматы дорогой парфюмерии. Здесь место для высшего класса, хорошо зарабатывающих мужчин и женщин в рублях и особенно в валюте. Здесь останавливаются только «очень приличные» люди. И мы с мужем слушали эти речи и полагали, что так, видимо, и должно быть. Мы были благодарны судьбе за то, что нам выпало на несколько мгновений очутиться в месте для избранных. Именно это слово – «избранные» любил произносить наш родственник. Мы с мужем сидели в гостиничной кладовой, робели, но одновременно испытывали ощущение счастья. А когда наш родственник, очень гордясь собой, сказал, что нынче сделает для нас невозможное – договорится с заведующим баром-буфетом, чтобы нам разрешили посидеть десять минут за стойкой и даже чего-нибудь выпить, – мы, кажется, подпрыгнули на месте. Жители небольшого, ничем не примечательного города, проживающие в старой, закопченной коммунальной квартире, зарабатывающие двести пятьдесят рублей на двоих, мечтающие о достатке и потому складывающие в кубышку половину зарплаты и оттого живущие, как нищие, и вдруг такое везение – посетить бар в гостинице для иностранцев! Вскоре пришел какой-то строгий служащий и велел нам идти за ним. И вот мы увидели великолепный бар-буфет с лакированной стойкой, с вертящимися на длинных ножках круглыми стульями. В полдень мы оказались единственными посетителями бара. Сели на вертящиеся стульчики. Строгий служащий сказал бармену, симпатичному круглолицему мужчине: «Пусть посидят здесь десять минут. Есть разрешение. И плесни им что-нибудь». Бармен налил нам две крошечные порции мартини, до того маленькие, что мы смогли только намочить язык. Однако мы были несказанно горды и рады. Выражение на лице бармена и его молчание говорили о том, что мы ему неприятны. Это было не безразличие, а именно неприязнь. Прошло только пять минут, а он уже сказал: «Ну, все, хватит, идите отсюда. Идите вон в ту дверь, а там – по коридору». Мы соскочили со стульчиков и поблагодарили за угощение. В этот момент мы увидели иностранца, пожилого дядю в хорошем сером костюме и белой рубашке с галстуком. Он пришел в бар почитать газету и выпить кофе. Он медленно сказал бармену что-то на английском языке и сел за отдельный столик. И когда он говорил – о, какая перемена произошла с тружеником бара-буфета! Неописуемая радость вспыхнула у него на лице, лицо его засияло от счастья, а сам этот человек чуть ли не задрожал. Казалось, еще мгновение – и он зальется звонким, веселым смехом и как малыш вытянет перед собой пухленькие ручки и закричит: «Мама!» И побежит к иностранцу, как к мамочке. А мы ушли, гордясь тем, что близко видели зарубежного гостя и попробовали какое-то невероятно вкусное заграничное вино. Об этом вине нам рассказал наш родственник: «Вас угостили мартини». Потом он спросил: «Ну как, видали настоящую жизнь? То-то!» Наш родственник был прав: мы сию же минуту признали этот великолепный бар-буфет и мартини настоящей жизнью. Так было и будет во все времена. Все яркое и красивое, элегантное и фешенебельное не может не притягивать внимание нормального человека, если его окружает серая, унылая, однообразная жизнь. Я не знаю, чем нужно напугать людей и что нужно втемяшить им в голову, чтобы они отмахнулись от одного из первейших природных инстинктов – стремлению к лучшему. Ведь желать для себя лучшего – наша сущность. Мы делаем это ежедневно, явно или тайно, и будем делать до последнего дня. Например, когда мы вернулись из Ленинграда домой, в свой город, мы не могли не заметить разницы, поскольку мы нормальные, здоровые люди и умеем сравнивать и делать выводы. Стояла весна, и наш город выглядел очень неухоженным. Таял грязный снег, разливались огромные лужи, с крыш свисали большущие сосульки, повсюду был мусор, и яркое весеннее солнце снова, как и каждый год, оказало всем нам недружелюбную услугу – мы опять увидели, какая у нас мешковатая, поношенная и немодная одежда, и какая старая обувь. И нам захотелось снова очутиться в Ленинграде, в знаменитой гостинице и в великолепном баре. Это природный инстинкт. Ничего с этим не поделаешь. Наш родственник жил намного лучше нас, хотя он тоже проживал в коммунальной квартире, но его город в тысячу раз лучше нашего, и работа у него была куда интереснее и выгоднее нашей, и мы ему завидовали. Мы желали себе таких же условий. И я помню, как широко распахнулись наши глаза, когда перед нашим отъездом из Ленинграда мы получили подарки – шесть банок заграничного пива и батончик баварской колбасы-салями. А когда по возвращении домой мы позвали в гости наших знакомых и стали угощать этим удивительным пивом и баварской колбасой, их глаза распахнулись еще шире. «Ах, ах! – говорили они. – Вот это да! Ну и ну! Прелесть что такое!» Потом они слушали наши рассказы о Ленинграде, знаменитой гостинице и гостиничном баре. И все мы дружно охали и ахали и завидовали. И ни разу не заметили, что ведем себя, как нищие. Мы не могли опомниться. Нищие радуются ничтожной чепухе, которая перепадает им по воле случая, вот и мы делали то же самое. Четверо из нас имели высшее образование, но никто не жил в достатке, ни у кого из нас не было ни отдельной квартиры, ни приличного гардероба, не говоря уже о личном автомобиле. Мы, граждане самой большой и богатой страны в мире, простые люди, работники промышленности, радовались сущей ерунде. Разделив поровну пиво и колбасу, мы получили по чашке пива и три кружочка салями. И это было для нас радостью. А затем мы в который раз с восторгом вспомнили о крошечных рюмочках мартини, об иностранце, о его сером костюме, о чудесной атмосфере бара-буфета и в который раз произнесли, что это и есть настоящая жизнь. Когда моя дочь выросла, стала взрослым человеком, она спросила: «Мамочка, где же было ваше человеческое достоинство? Разве вы не замечали, как унизительно себя вели? Кто вас этому научил – так унижаться? Где же были коммунисты, для которых цель всей жизни – социальная справедливость? Как они могли допустить, чтобы кто-то позволил себе смотреть на простых советских людей, в своей же советской стране, в советской же гостинице, как на жалких оборванцев, да еще презирая их, а перед иностранцами-капиталистами раскланиваться и чуть ли не лизать им ноги? Почему коммунисты не научили вас ходить с гордо поднятой головой? Почему, находясь у власти, они не обеспечили вам право везде дышать полной грудью, ведь согласно конституции знаменитая гостиница принадлежала народу, и каждый ее работник должен был приветствовать любого советского человека как друга, товарища и брата? И почему магазины не были завалены баночным пивом и колбасами всех сортов? Почему?»
