Так и было: когда у нас появились сын и дочь, нам выделили трехкомнатную квартиру. Дети росли, ходили в детский сад, в школу. Мы выбирались на прогулки всей семьей, устраивали пикники, и по-прежнему ничто не омрачало наших мыслей. Все было исключительно хорошо. Дети наши росли счастливыми.
Я готов пожертвовать своей жизнью ради социализма, этой светлой, великой идеи. Если бы это было возможно – вернуться в Советский Союз, я отдал бы свою жизнь без остатка, лишь бы мои дети и внуки жили в по-настоящему свободном обществе. Верните СССР, мою единственную и самую лучшую родину!»
Татьяна Ле – кова, 1948 года рождения: «Я мечтала поскорее выйти замуж, чтобы выбраться из нищеты. Думала, что муж будет меня обеспечивать всем необходимым, я смогу покупать себе платья, туфли, духи, помаду. Ведь на то он и муж, чтобы заботиться о жене. Нужно только найти подходящего, хорошо зарабатывающего холостого мужчину. В заводском общежитии, где я жила, многие девушки так думали. Нам было по 17–20 лет. Мы хотели замуж, чтобы жить в достатке.
Я училась в вечерней школе, потому что после восьмого класса мама велела мне идти работать. Это была необходимость: мы жили очень бедно, мы были как нищие. Когда я вспоминаю детство и юность, у меня портится настроение.
С нами случилась житейская беда – нас бросил наш папа, и мы с этого времени и стали бедствовать. До сих пор удивляюсь: как же можно было оставить трех еще не взрослых детей? Но папа не поглядел, что у него растут три дочери, и ушел к другой женщине. И мы остались с мамой. Я была старшая, мне тогда исполнилось тринадцать, а сестрам было восемь и одиннадцать. Папа сначала скрывался, потом его нашли, заставили выплачивать алименты, но заработок у него был такой маленький, что мы получали от него гроши. Сколько ни вспоминай, в доме всегда было пусто. В холодильнике только сваренный на три дня суп и горчица. Мы намазывали ее на хлеб, когда ели суп. Вечером – жареный картофель или макароны. Или вареная крупа.
Одевались мы «кто во что». Вещи были старые, заношенные. Ведь одежду покупать было не на что. Мама тайком собирала на улице брошенные бутылки, иногда брала меня с собой, мы ехали в другой район или на окраину и ходили по обочинам дорог с корзиной и мешком. Я дрожала от страха, боялась, что меня увидят знакомые и расскажут в школе. Тогда – конец: прозовут бутылочницей, и уже не отмоешься.
Помню, однажды мы нашли на обочине мужские полуботинки, еще вполне годные для носки. Мама схватила их как драгоценность. Видно, они выпали из проезжающей машины. Размера они были небольшого, и мама говорит мне: «А ну, примерь. Если подойдут, будешь носить». А я ей говорю: «Да ты что! Они же мужские. Меня засмеют!» Мама махнула рукой и сама надела эти полуботинки. И они ей подошли. Так она стала носить мужскую обувь, а мы стали ее стесняться. Порой я думала, что мамуля помешалась.
