Проснулась Наташа вечером. Боль стихла, но шевелиться было страшно, и она лежала неподвижно, вытянув руки вдоль усталого, будто чужого тела.
Отблеск заката широкой полосой окрасил потолок и стену над дверью. Соседка по палате спала, временами вздыхая во сне. И Наташе показалось, что она уже очень много времени в этой комнате с голыми стенами, а ее работа на лесоучастке и несчастье, столь, внезапно свалившееся на нее, отодвинулись куда-то так же далеко, как отъезд на стройку, как жизнь там, дома…
Воспоминание о доме вызвало тревожную мысль: как сообщить о случившемся матери?Наташа долго размышляла и решила: «Ничего не буду Писать. Напишу потом, когда выйду из больницы». А сама подумала: хорошо, если бы мать и сестренка пришли сейчас, посидели с ней… Нет, не хорошо. Снова горе для матери. А его и без того слишком, слишком много было… Нет, как только хоть чуточку легче станет, надо написать ей письмо — ласковое, веселое: пусть думает, что у дочки все хорошо…
Все хорошо… Нет, давно уже не все хорошо. И не в сегодняшней беде дело. Это пройдет, поболит и пройдет. Уже давно ей трудно и горько после памятного для нее разговора с Вадимом, когда разошлись их пути.
Может быть, она говорила с ним очень резко, очень обидно для него, но ведь она была права. Поступок его был постыдным, позорным. Сотни, тысячи парней и девчат мечтали об этой путевке, как о счастье, а он пришел в райком и с наигранной улыбочкой вернул путевку. Разве могла она говорить спокойно?
— Тебя захлестнула болотная романтика,— сказал он ей тогда, даже не выслушав до конца.
— Болотная? —с укором переспросила она.
— Ну, пусть таежная,— отмахнулся он, сдвинув брови.— Не в словах дело. А впрочем, где тайга, там и болото. Так даже в учебнике географии написано:
Он стоял перед ней, высокий, не по годам осанистый, и снисходительно усмехался.
— Вадик! Что ты говоришь?
— Я всегда говорю то, что думаю,—высокомерно ответил он.— Хотя бы это шло вразрез с мнением его величества коллектива. И надеюсь всегда быть искренним в своих словах и поступках. И даже не считаю это доблестью.
И тогда она сказ.ала ему:
— Вадим, мне жаль тебя!
Его большие серые глаза сузились и потемнели.
— Пожалей себя! — со злостью бросил он.— Послушная овечка в дисциплинированном стаде.
— А ты…—задыхаясь от волнения, выкрикнула она,— ты… благоразумный уж!
Он заставил себя улыбнуться.
— Пятерка по литературе оправдана. Впрочем, умолкаю. Ужи не жалят.
Он церемонно поклонился и ушел не оглядываясь.А она проплакала всю ночь.В оставшиеся до отъезда дни она не искала встречи с Вадимом. Наверно, и он не искал. Однажды они едва не встретились на улице. Но когда их разделяло всего несколько шагов, он резко свернул и скрылся за стеклянной дверью магазина. Проходя мимо, она взглянула на вывеску. Это был магазин фотографических товаров. Фотографией он не занимался. Это. она точно знала.
