— Ты заработал деньги? — обрадовалась Синай.
Юсэк не скрывал ничего от соседки. И на этот раз рассказал все, даже о выпитом гамди. Взяв с нее слово не говорить отцу, он отдал ей цветы.
— Зачем ты мне даришь цветы? — спросила Синай, переводя радостный взгляд с Юсэка на букет.
— Праздник ведь сегодня, — сказал Юсэк. — А вы позабыли. Теперь-то счастье вбежит в дом моей тетушки: у нее есть красивые цветы!
— Спасибо за добрые слова, — промолвила женщина растроганно.
Прислонив коляску к стене, Юсэк вошел и свою лачугу. Отец лежал на циновке и тихо охал. Лицо его было бледное и потное. Подсев к нему и потрогав голову, Юсэк справился:
— Вы опять заболели, ободи?
— Плохи мои дела, сынок, — отозвался старик, присаживаясь. — Похоже — кости ног обросли колючими шипами. Пробую подняться — они впиваются в тело. Рикши ошиблись, прозвав твоего отца старой клячей. Та еще как-то волочится, а я… — Он горько вздохнул и поглядел с отчаянием на сына, как бы спрашивая: «Как мы теперь жить будем?»
Суставы ног у старика болели давно. Больной, по грязи и снегу, бегал он в своих дырявых башмаках с коляской. «Раз он слег — плохи его дела», — подумал Юсэк, волнуясь за него. Не зная, как помочь, он потрогал его ноги: они были холодные.
— Весна пришла, — сказал Юсэк, стараясь подбодрить его. — Скоро гуляки из-за моря нагрянут. Любят они прокатиться в коляске. Так что проживем как-нибудь. А ноги у меня крепкие, выдержат!
Старик грустно улыбнулся, взял руку Юсэка, погладил. Руки отца тоже были холодные, но крепкие.
— Сын мой, — сказал Енсу, — много ли радости платить за щедрость здоровьем. Мне не страшно — у меня есть ты. А кого же ты впряжешь в коляску, когда свалишься вот так же, как и я?
— Рано мне об этом думать, — ответил Юсэк. — Доживу до ваших лет и буду, наверное, не один.
— Сын мой, — продолжал отец, — велика радость видеть рядом друга. Но очень больно видеть на глазах друга слезы. Поверь мне, это тяжело.
— Я не понял вас, ободи…
— Лачуга никогда не станет храмом, — сказал старик, — обложи ее хоть мрамором. Она так и останется лачугой. И ты, ее обитатель, должен захоронить мечту об Эсуги.
Юсэк почувствовал, что и у него самого тоже похолодели руки. И его вдруг стала бить дрожь.
— Да, ты должен забыть Эсуги, — повторил отец. — Видят мои глаза все, да и нутром чую, что трудно тебе, но подумай не о себе, о ней подумай!
Слова отца жалили Юсэка, как взбесившиеся осы. Обороняться от них было нечем, и он сидел, опустив голову.
