Через несколько минут они появляются у подошвы склона, промокшие до нитки, неузнаваемые. Старший тащит сестру за руку и машет мне изо всех сил. Я открываю им дверцу.
— Вам повезло, что я проезжал здесь. Поднимайтесь, живо! — Из-за дождя, громко хлопающего по железу, приходится кричать во все горло, чтобы было слышно. Мальчишки живо загрузились в кабину. Но малышка ни за что не хочет уходить с дороги.
— Лалала!
Она плачет, глядя в сторону часовни, что у старой деревни, туда, где голубые прожилки молний, похожие на ветви деревьев, освещают небо. Ее намокшее платье липнет к телу, и с каждым рыданием поднимаются две маленькие, как шарики, груди. Младшему брату приходится силой втаскивать ее внутрь.
— Мы потеряли нашу собаку, — говорит он.
Я отвечаю ему, что она наверняка спряталась в лесу и что они найдут ее после грозы. Он, кажется, не слишком в это верит. Малышка продолжает плакать в тишине. Ее волосы цвета ржавчины, приклеившиеся к впалым щекам, оттеняют бледность ее лица. В первый раз я вижу ее так близко, и это правда, что от ее глаз перехватывает дыхание. Они как колодцы с зеленой водой.
Катясь по изрытым дорогам, я не стесняясь могу наблюдать за ней, свернувшейся в комочек возле меня, вжавшейся спиной в дверцу и откинувшей назад голову. Золотая цепочка дрожит на ее белой и длинной шее.
Я вынужден признать, что это красивый ребенок, и я подумал вдруг о тех зараженных деревьях с такой гладкой и такой приятной на ощупь корой, что невозможно устоять перед искушением вонзить в нее ноготь. И тогда черный и гнилой сок брызжет в надрез, заливая руки.
Соседка широко открыла дверь и сделала шаг назад, чтобы дать мне возможность войти. Я ступила на большой половик из волокон кокосового ореха и остановилась, так как с непромокаемого плаща, который я набросила на плечи, стекали капли дождя. Сильный запах сырого молока плыл по коридору. Когда я объяснила ей причину моего визита, госпожа Рашель как будто удивилась.
— Дайте мне ваш плащ, — сказала она, — и проходите в кухню, там тепло, а я позову мужа.
Она оставила меня одну на несколько минут перед шипящей печью. Высокий посудный шкаф из светлого дуба был украшен фаянсовой посудой, той, которая в избытке сверкает на витринах искусственной позолотой, но которой обычно никогда не пользуются. От одного края этажерки до другого гипсовые фигурки, раскрашенные в яркие кричащие цвета, представляли домовых, одетых в красные колпачки: один из них толкал перед собой пустую тележку, другой черпал воду маленьким медным ведерком, третий тащил бочку на своем горбу. На каминной полке в картонных и пластмассовых рамках томились семейные портреты. Лица стариков в ореоле света увлажненными глазами терпеливо взирали на свое потомство. На первом плане молодая негритянка в свадебном платье подставляла щеку юноше в цилиндре. Рядом, поставленные так, чтобы их можно было видеть из любой точки пространства, стояли фотографии двух маленьких метисов с ясными глазками и сверкающими улыбками.
