Возможно, я ошибся, послав его учиться на инженера-агронома. Город, где он снимал комнатушку, полностью изменил его. Когда он возвращался домой на выходные или каникулы, его уже не радовали ни рост колосьев, ни количество телят в хлеву. Если он и помогал мне на тяжелых работах, то исключительно из сыновнего сочувствия, но сердце его было не здесь. Едва получив диплом, он устроился работать на завод удобрений. Перед этим у нас состоялся довольно бурный разговор, и среди прочего Мишель мне холодно бросил, что у традиционного земледелия нет будущего, разве что обратиться к макрокультурам и объединиться в тресты. Нам, мелким хозяевам, постигшим единственную науку — науку бедствий наших отцов, останется только жалкий кусок на пропитание, прежде чем наше поколение сотрется в прах. Через двадцать, максимум тридцать лет останутся только конгломераты по меньшей мере в тысячу гектаров.
Однако я все же не терял окончательно надежды. Может так случиться, что когда-нибудь Мишель вернется к земле против собственной воли, как возвращаются к вину, узнав однажды опьянение. Я нанял работника для тяжелых сезонных работ, Рашель взяла на себя ярмо молочной торговли, и в течение двух лет мы узнали, что значит жизнь каторжников. Мишель приезжал навещать нас все реже и реже. Он носил теперь галстук и туфли из лакированной кожи. И больше ни разу его нога не ступала в хлев.
Однажды осенью, в воскресенье, он неожиданно приехал к нам в сопровождении некой негритянки, которую обнимал за талию. Он сказал нам, что ее зовут Лора, что она работает с ним на заводе удобрений и что через два месяца они поженятся. Со спины она смотрелась неплохо, но ее толстые блестящие губы, ее нос, похожий на раздавленный посередине лица инжир, и волосы, как у черного барана, привели нас все же в сильное замешательство.
С тех пор она произвела на свет двух шоколадных детей, по совести, не более гадких, чем обычные деревенские дети. Рашель от них без ума. Я тоже очень старался их полюбить, часто сажал их на колени, но ничто не помогает. Я не узнаю в них свою плоть и кровь. И я знаю, что они никогда не согнут свои спины над землей.
После женитьбы сына мясобойщики унесли две трети скота. Я начал распродавать наше добро маленькими порциями, и на сегодняшний день у нас остались только прилегающие луга, поле Морвида и участок черных садов, который никто никогда не захочет приобрести.
Остатки этой с таким трудом завоеванной территории уйдут из семьи; когда выроют для меня могилу на маленьком кладбище Шируля, они вслед за всем остальным отойдут в чужие руки, и самые зловонные из этих участков канут в забвение. Не останется ничего от целой жизни пота и труда, ничего, даже воспоминания о моей тени на апрельских лугах, обрызганных светом.
