Владимир Сергеевич, был, очевидно, испуган этой истерикой и сердито отвечал, — да у вас и пистолета нет! И по чину с вами стреляться не могу! Вас за оскорбление не вызывать положено, а… — он не закончил.
— Ну, что же? Что же положено? — вкрадчивым от злобы голосом спрашивал Прыжов. Он встал, громоздясь над юношей и весь дергаясь, точно в судороге. Владимир сидел в прежней позе, только все мышцы его, казалось, окаменели. Нос юноши опять покраснел, но он все же не отодвигался и не отводил глаз.
— Молчишь, — невесело сказал Прыжов. Он весь как-то обмяк и не то что опустился на лавку, а осел, как оседает сугроб весной.
— Молчишь, — повторил он, налил себе и, дергая кадыком, выпил, — ну, как с вами без революции? — спросил он у Вовы, — дворяне-дворянчики.
Вова, пораженный этой сценой, смущенный своим самозваным дворянством, глядел в стол и сосредоточенно дымил папиросой.
— Все, прощайте. Не могу больше, пойду, — сказал Вове Прыжов. Ничего в нем не было от того жизнерадостного толстяка, что встретил Вову у трактира.
Помолчали, выпили.
— Я, наверное, тоже пойду, — сказал Вова. Ему было гадко и от водки, и от духоты и темноты, а больше всего — от омерзительной сцены, свидетелем которой он стал. Он представил, как придет в свой флигелек, ляжет спать, а проснется уже в своей камере в Крестах. Вот бы!
Вова робко протолкался меж окружавших трактир мужиков и по старым следам побрел к особняку Ольницких.
На первом этаже флигелька тускло желтело окошко. Марфа не спит еще, — вяло подумал Вова. Он был невесело пьян, череп, смерзшийся от холода, сдавливал мозг, дышать было тяжело.
От протоптанной тропинки в сумрачную глубь сада уходила цепочка следов. Вова поглядел на них. Снег чуть светился, черными колоннами подпирали звездное небо голые деревья. Было так красиво, что легче и веселее стало Вове, он не то что протрезвел, а как бы очнулся, поглядел вокруг ясными глазами и пошел по незнакомым следам вглубь сада.
Это любопытно, — думал он.
В конце концов, теперь это мои частные владения, — улыбался он.
Почему бы и нет? — радовался он своей свободе.
Следы привели его к полуразрушенной беседке, смутным костяком белевшей в звездных зимних сумерках.
Оттуда, невнятно потоптавшись, следы шли вниз, к реке. Широкая ледяная дорога искрилась под прильнувшим к высоким холмам берега небом. У проруби толпились мужики, впереди виден был высоко висевший над рекой мост.
Вова двинулся к толпе, плотной чернотой копошившейся на льду — точь в точь как грозовая туча на горизонте. Мужики молчали и это немного пугало — непонятно было, то ли они не замечают его, то ли не обращают внимания. И что же они между собой все молчат?
