Вова глядел на него во все глаза. Как то подобное поведение не вязалось с благородным девятнадцатым веком. «Впрочем, да, я же дворянин и помещик», — вспомнил он, — «А Прыжов так, разночинец. Пакость какая, хорошо, у нас такого нет давно».
— Тоже вот, и табаку теперь не достать, — пожаловался Прыжов, — да… А вы, простите, к нам по делу? Или так-с, посмотреть на родные пенаты?
Вова, которого Нечаев ни о чем не предупреждал, только пожал плечами, — сам пока не знаю.
— Именье думаю заложить, — вспомнил он.
— Понятно, — ответил Прыжов и надолго замолчал.
Вова выпил, украдкой покосился на Нечаева. Тот теперь уж не клал руку на плечо собеседнику, не склонялся к нему и не убеждал, а сидел, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, и со скептической улыбкой слушал юношу, горячо и безнадежно то ли просящего, то ли грозящего. Нос у бледного юноши раскраснелся и даже с Вовиного места было видно, как трясутся у него руки.
Наконец Нечаев встал и, так и не сказав ни слова на долгий монолог собеседника, и даже не попрощавшись, пошел к дверям. Юноша вскочил было из-за стола, но тут же безнадежно опустился на лавку. Выудил из кармана портсигар, долго не мог прикурить, наконец задымил, сбрасывая пепел прямо в тарелку перед собой и как-то странно, буквой «о» улыбаясь.
Вова довольно долго думал, прилично ли будет подойти к нему и спросить папиросу, но тут юноша встал, подошел к хозяину и, пихнув подмышку полученную от него бутыль, сам направился к Вовиному столу.
— Здравствуйте. Я Орлин, Владимир Сергеевич. Гляжу, вы смотрите, а подойти не решаетесь, — с фальшивой — и явно дававшейся с трудом — развязностью сказал он, — бросьте это все. Нас здесь ровно двое дворян, причем не только на кабак, но и, считай, на весь город.
Прыжова, глядевшего на юношу со сладострастной злобой, он как бы не замечал и обращался исключительно к Вове, — вы ведь Ольницкий, Евгений Васильевич?
— Да, — начиная входить во вкус, ответил Вова, — угостите папиросой.
Юноша протянул ему раскрытый портсигар, — держите. Ах, как я соскучился по разговору. А то эти хамы, — он покосился на Прыжова, — или лебезят, или наглеют. И, туда же, лезут в революцию.
Прыжов, сидевший до этого в угрюмом молчании, казалось, только и ждал подобного, — вы! Подлец, мразь, кровосос! Как вы смеете! — он даже слюной брызгал.
— Ну, ну, давайте же стреляться, — в его голосе слышались просительные нотки, — давайте стреляться, если вы придаете какое-то значение своему позорному дворянству!
