– Что такое? Умсур, тебе плохо?
– Стрела, – пробормотала Умсур. – Его стрела.
– Что стрела? По-моему, как новенькая.
Мама говорила правду. Ржавчина ушла с наконечника, сталь хищно блестела. Там, где были зазубрины – ровно заточенная кромка. Дрожали пышные перья, на древке – ни пятнышка гнили.
– Юрюн в безопасности?
– Это другая стрела.
Умсур выдернула стрелу. Присмотрелась, кусая губы. Наконечник? Был двурогий месяц, стал древесный лист. Оперение? Были перья сарыча, они же и остались. Только цвет изменился: с темно-бурого на серо-охристый. Древко? По-прежнему лиственница, но уже без свистульки. Юрюн, это Юрюн, точно Юрюн…
Или нет?!
– Другая? Тебе подменили стрелу?
Мне подменили брата, хотела ответить Умсур. К счастью, судьба не позволила удаганке произнести эти убийственные, эти пророческие слова. Все заплясало, подпрыгнуло, пошло ходуном – гора содрогнулась от вершины до подножия, будто некий отчаянный герой сиганул со склона в огонь, доказывая свою удаль.
– Что случилось?
Жестом Умсур приказала матери молчать. Нуралдин-хотун подчинилась, с тревогой следя за дочерью. Она ненавидела такие минуты, когда взгляд ее маленькой Умсур делался слепым; вернее, чрезмерно зрячим. Куда всматривалась удаганка? Что видела?
– Гости, – сказала Умсур. – У нас гости.
– Гости?
– Кто-то прыгнул с края небес на гору.
– Кто? Кто прыгнул?!
– Конь. Это всадник. Извини, мама, больше я ничего не вижу.
