13
Шел последний год войны. Авиадивизия ночью бомбила столицу Венгрии. Один самолет южилинского звена столкнулся с другим нашим самолетом и оба экипажа погибли, кроме летчика, выброшенного из кабины при столкновении. Раскрыв парашют, пилот скоро коснулся земли. Его схватили и посадили в крепость.
Утром на допросе тщательно выбритый пожилой полковник, ломая русский язык, приглашал советского летчика к столу. На столе документы погибших экипажей, удостоверение личности и комсомольский билет пленника, а также фотоальбом авиаполка.
— Полюбуйтесь, герр пилот. Вот ваш Аверьянофф, это начальник штаба, это ваш командир звена Южилин. Немец показывал пленнику фотографии хорошо известных ему товарищей — однополчан, правильно называя фамилии и должности. На конвульсивно дергающемся лице гитлеровца скользила профессиональная улыбка палача.
— Аверьянова давно нет, — решил врать лейтенант. — Южилина тоже убрали, — и летчик уверенно назвал несколько имен пришедших на память.
— О, ви молодец, герр пилот. Война. Все может быть, о, да. Пудем каварить. Мы… — тянул полковник, — благородна, феликодушен нация. Немецкое командований предлагает вам Ю-52. Это прима аероплейн и ви будешь самый счастливый тшеловек. К вашим услугам марки, комфорт, прекрасное вино и фрау, о, да. Ви не боятся. Русски зольдатен никада ни пудет Пудапешт, Прага, Перлин.
Затаив гнев, пилот-комсомолец еле сдерживал себя. Если бы не два здоровенных эсесовца с автоматами на груди, стоявшие по бокам, он бы знал, что делать.
— Ваша прима — трехмоторная дрянь и пусть ее водят недобитые гитлеровцы, — только и успел сказать он.
— Молшать! — закричал, багровея, полковник. — Ви рюски швайн. Не хочешь жирна куски хлеб, немецка форма, полютшай морда, — и он ударил пленника парабеллумом по голове.
…Летчика отлили водой. Веки еле раскрылись. Голова болела и летчик не сразу вспомнил, что с ним произошло.
Допрос продолжался. Убертс предлагал сигареты, приглашал к столу, указывая на бутылку коньяку и налитые рюмки. Пленный молчал.
Полковник повторил предложение, грозился повесить летчика за отказ служить фюреру, но пилот смотрел на него ненавидящими глазами и, стиснув зубы, молчал.
Избитого и окровавленного лейтенанта уволокли в камеру и бросили на ледяной, каменный пол.
Так продолжалось около двух недель. Молчание юноши-летчика бесило опытных, набивших себе руку эсесовских палачей и они поочередно допрашивали советского офицера и всякий раз били его до потери сознания.
