Я была на сто процентов уверена, что жить в Казани не буду, и усиленно готовилась к переезду в Москву. И вот с этим пунктом у нас возникали самые большие проблемы. У Андрея были совершенно другие планы на будущее. Он собирался на мне жениться и жить правильной семейной жизнью, никуда не уезжая, не пытаясь поймать за хвост какую-то там призрачную удачу. Относился он ко мне очень серьезно. Да и я его любила и очень хотела быть с ним, но только будущее свое рисовала совсем по-другому. Я всегда была максималистом и не собиралась останавливаться на достигнутом. Мне надо было двигаться дальше – к другим площадкам (в Казани я по сто раз уже отыграла в каждом клубе), к другим ротациям на радио (в местном эфире мои песни уже звучали, мне этого стало мало). Мы часто говорили о моем отъезде. Сначала Андрей пытался меня отговаривать, потом уговоры превратились в скандалы. Каждый вечер я хватала в охапку своего кота и уходила к маме, предварительно от всей души хлопнув дверью. Наутро возвращалась в компании все того же кота. Бабушки на лавочке с воодушевлением следили за моими перемещениями и делали ставки, сколько раз я еще буду уходить и возвращаться. В запале Андрей даже совершил невозможное – отправил по всем своим московским знакомым мои песни. Может быть, он хотел, чтобы отовсюду ему написали: «Песни ужасные, не надейся, лучше выкинь их в ведро». И чтобы я прочитала эти слова и успокоилась. Но все пошло не так. Первый же ответ из крупнейшей на то время московской студии «Союз» был таким: «Немедленно приезжайте, будем работать. Песни классные, только их надо слегка подправить и перезаписать». Шульц поступил благородно, утаивать от меня это письмо не стал. Но ехать отказывался наотрез. Сейчас я его хорошо понимаю – он уже был в Москве, все видел своими глазами и знал, что жизнь там весьма и весьма нелегкая, мало общего имеющая с веселыми байками о районе Перово. Еще раз входить в ту воду он не хотел категорически. Но и отпускать меня не собирался. Боролся, как мог. Но я понимала, что даже такая огромная любовь, которая была между нами, не способна меня удержать.
Но я понимала, что даже такая огромная любовь, которая была между нами, не способна меня удержать.
На мою сторону, как всегда, встал папа. Тем более что подвернулся замечательный случай – в Казань приехали ребята из Москвы и предложили: «Давайте мы поживем некоторое время в вашей квартире, в Марининой комнате, а ей предлагаем перекантоваться у нас в Москве. Там, правда, живет одна девочка, но квартира большая, часть комнат пустует. Пусть подселяется». Предложение всех устроило, мы ударили по рукам, я записала их московский телефон и адрес, папа предварительно позвонил моей гипотетической соседке, она подтвердила: «Конечно, пусть приезжает». Все мои вещи, все, что было нажито за семнадцать лет, легко поместились в один клетчатый баул, впрочем, неожиданно тяжелый. Как потом выяснилось, сердобольная мама, ничего не сказав мне, положила на дно сумки баночку варенья (литра два, не меньше), чтобы дите не оголодало в этой самой Москве. Стоя на перроне в ожидании поезда Казань – Москва, я натурально заливалась слезами: уезжать из родного города, оставляя в нем любимого человека, на деле оказалось очень непросто. Я строчила Андрею сообщение за сообщением, маялась, страдала, но в глубине души знала – ехать надо.
