Потом наступил долгий вечер, и приходили прощаться. Только друзья. Родственники были за день до этого. Наготовили много еды и выпивки, красная икра, салат оливье, но вообще-то мало ели и все время пили и говорили всякую поверхностную ерунду. Нормально. Никто не знал, что такое уезжать навсегда. Уезжали в отпуск в Сочи. Или в экспедицию, в конце шестидесятых это было модно, ну еще, может, в самом-самом начале семидесятых. И тогда говорили «счастливо», или «до встречи», или «желаем, чтобы ты вернулся поумневшим». А тут — неизвестно, что надо было говорить, если навсегда. Кто-то потом заплакал, но скорее от водки и от песен. Она с радостью легла спать, когда все ушли. Провалившись в сон — тяжелый, без сновидений. От усталости. И вообще — надоело уже собираться, скорее бы уехать.
У нее была бабушка. Она стояла утром у двери квартиры, а они — мать ее и она сама — уже были у лифта, на пролет ниже; два чемодана рядом, их не забрали, надо было опять их везти, о глупость человеческая! Они ждали лифт. Бабушка была в халате шелковистом, с большими цветами, сам темно-синий; она приподнимала руку и помахивала ею: «До свидания, внученька! Будь здорова. Будь умницей! До свидания!» И внучка ей улыбалась и кричала на всю лестницу: «Бабуля! Не волнуйся за меня! Бабуля!» А у бабушки глазки сделались маленькие, и в них слезы блестели. А может, это просто от старости. Она вообще-то улыбалась. И вот они загремели дверьми лифта, и все… поехали вниз, последний раз прокричав бабушке «до свидания!». Мама девушки сказала, когда они несли чемоданы через площадь уже, к машине: «Что-то наша бабушка постарела…» Ну и больше ничего, надо было засовывать чемоданы в багажник и говорить шоферу, присланному знакомым девушки, куда ехать.
Они ехали по городу, и мама все время говорила: «Смотри, смотри, гуленька, на свой любимый Ленинград… Когда ты его еще увидишь… да…» И дочь старалась смотреть. Тоже думала, что да, надо смотреть, как в последний раз, запоминать, впитывать, навсегда чтобы хватило, осталось бы навек. Но, честно говоря, как-то не очень ей смотрелось. И потом они сразу поехали по Московскому проспекту, а там ничего интересного не было. Во всяком случае, прошлое ее не было связано с этими местами.
Аэропорт был еще совсем новым и считался современным, со всякими модерновыми атрибутами. Ей нравился аэропорт, и эти — три или четыре? — трубы не ассоциировались с трубами атомных электростанций. Потому что она еще никогда не видела их и сравнить не могла. А что это на самом деле было? Часть архитектурного ансамбля? Отличительный знак Ленинградского аэропорта в Пулково?
