Русский давался Джони тяжело. Правда, разговаривал он смело, однако правильный русский давался ему с трудом. Мать приехала навестить его, и так как личная встреча ему еще не полагалась (личная встреча в колонии строгого режима полагалась заключенному раз в году длительностью от одного до трех дней, нам, как правило, давали два дня, шпионам, изменникам Родины, террористам и военным преступникам – три), то Джони дали право на двухчасовую встречу со стеклом, телефоном и Тримазкиным (Тримазкин был одним из сравнительно незлобных офицеров администрации). Когда мать сказала Джони: «Гамарджоба, швило!» («Здравствуй, сынок»), Тримазкин восстал: «Говорите только по-русски!» И начались муки грузин. Джони рассказывал: «Ведь какой я знаток русского, однако по сравнению с моей матерью я – Пушкин! Она его вообще не знает». Как только мать переходила на грузинский, Тримазкин огрызался на нее, получая в ответ: «Sikvdili da kubo!» («Смерть тебе и гроб!»). Тримазкин приказывал ей: «По-русски!» И мать отвечала: «Смерть и гроб!» – а столько идиоматического русского не знал даже мордовского происхождения Тримазкин. Наконец, если верить Джони, они говорили на таком русском: «Натела замуж вышел. Он такой красивый, ну, ламаз, что твалс вер вашореб, понимаешь?» Тримазкин волновался: «Кто красивый?» «Натела, Натела красивый», – говорил ему Джони.
Мне кажется, что, публично рассказывая об этом, то есть при сольном выступлении перед двадцатью заключенными, Джони, как истинный грузинский краснобай, малость преувеличивал. Не может быть, чтобы его мать не знала элементарного русского, но что матери и сыну, не видавшимся годами, не давали поговорить на своем родном языке, – это факт. Сейчас, когда один из возвысившихся родных сыновей этой системы людоеда заявляет нам, «каким ужасным событием был развал Советского Союза» и что у того, «кого развал Советского Союза не огорчил, нет сердца», для Джони, его матери и меня в его выражениях недостает убедительности, говоря на рабочем языке творца этой максимы нового времени «Wie bekant, es ist eine unbestrittene Tаtsache» (немецкий: «Как известно, это просто бесспорный факт»).
Наподобие популярного хазановского персонажа, Джони окончил кулинарный техникум. Так как из-за слабых легких он часто попадал в больницу, ему полагалась диета. «Диета» плохое слово на воле, зато в тюрьмах и лагерях это греческое благородное слово было заряжено крайне позитивным содержанием. Диета прежде всего означала 1 вареное яйцо, 100 г белого хлеба, 200 мл молока, 20 г сливочного масла, 60 г сыра и 120 г вареной говядины в день (за все время заключения ни один из нас в глаза не видел этих божественных продуктов). Джони лишал свои легкие масла и берег его для сердца – для Нового года, – собирал в банке с водой. В 1986 году Джони Лашкарашвили приготовил новогодний торт. Роль муки выполняла полученная по нашей совместной технологии масса: выданный 9 мая 1985 года белый хлеб Джони тотчас нарезал на мелкие кусочки и за восемь месяцев высушил без солнца, затем размельчил (точнее, истолок) и просеял через персональное микросито Рафаэла Папаяна, отруби же употребил для украшения торта (ими была сделана надпись – «1986»). На молочном порошке, сливках, «муке» и воде была замешана бисквитная масса, которая была выпечена в знаменитой печи Гриши Фельдмана. Для приготовления крема были использованы сливочное масло, вареная сгущенка (бережно припасенная из полученной мной в сентябре посылки) и ваниль из посылки, полученной Джони в октябре (так было всегда: я получал орехи, чеснок, сушеный красный перец, сушеную кинзу и мели сунели, а Джони – корицу, душистый перец, лавровые листья, имбирь и ваниль). Премьера торта состоялась первого января 1986 года, в 00 часов 01 минуту, после благословения нашенским самодельным напитком наступления Нового года.
