Боцман взглянул на берет:
— Как промышлять будешь? На Медвежке студно.
— Обойдусь, может, — ответил он и еще сказал, погладив пальцами мягкое сукно:
— Чепчик не простой, заветный.
…Шторм, снеговые заряды, полярная тьма — все обрушилось на добытчиков. Он же с тоской в глазах смотрел на волны и не представлял, что может быть более неудобного для человеческой деятельности, чем это сырое и холодное царство. Но на траулере спешно готовились к промыслу. И моряки говорили:
— Это что… В прошлом году весь рейс лед скалывали. С ног падали.
Он, как и все, в положенное время выходил на вахту. Начинался промысел. Сонный после отдыха, надевал ватную одежду, поверх ее натягивал дождевую робу. Ладонями приглаживал берет. И удивлялся: до сих пор не только не заболел, но даже не схватил пустячного насморка.
На палубе разделывали рыбу. Матросские котиковые ушанки, цигейковые папахи коробились и белели от морской воды. Но что это? Один из них, тот, что подавал треску на «рыбодел», — без шапки! Длинные прямые волосы прядями расхлестывало по ветру. Парень тыльной стороной перчатки откидывал их назад, но наклонялся за рыбой, и они снова мешали.
— Где же твоя стильная шапочка? Жалеешь?
— Чтоб я ее жалел! — оскорбился подавальщик. — Море прибрало… Ветер, собака, сдул с головы.
— Не носи парус на голове, — заметил кто-то незлобно.
Он снял с головы берет и протянул подавальщику:
— Прикрой свою буйную, а то простынешь.
Тот молча взял берет.
…В семь тридцать его разбудили:
— На вахту!
Он увидел подавальщика опять простоволосым.
— Я до склянки и так поработаю, а берет на грелку в сушилке бросил. Ты пойдешь чай пить, не надевай его, может, подсохнет.
Но берет только нагрелся тем слабым теплом, что исчезает даже от мимолетного прикосновения ветра. И остался сырым.
— Ну как, просох? — спросил подавальщик, уступая ему место в ящике.
— Конечно! — ответил он бодро и еще сказал: — Теперь всегда надевай. Он у меня теплый.
Через день им двоим боцман принес собственноручно сшитые из старой фуфайки шапки. Неказистые, но теплые, с тесемками. А берет все равно пригодился. Засольщик обратился к его хозяину:
— Мне в трюме шапка ни к чему. Глухо в ней, жарко. Дай мне беретик?
И, уходя, пообещал:
— Я его потом постираю и на тарелке высушу. Что новый станет.
Промысел шел своим чередом. Летели полярные сутки. Стихали и снова начинались яростные штормы. Но вот рыба последнего трала убрана в трюм, и палуба отдраена до табачной желтизны.
