— Не помню, Саня, точно. Не помню. Вроде костюм. Или пальто… Не вспомнить… Да что ты за нее переживаешь? Смешной ты парень, Санька. Я вот своей в Москву написал: ежели хочешь быть достойной — жди! А не будешь ждать — на берегу все найдем. Особенно этого товару. На берегу все найдем. Окромя птичьего молока. Все! Я тебе так скажу, сколько наших разводилось, сколько сводилось — не помирали же! И плавают, и рыбу ловят, и дети ихние сыты! Так что ты зря переживаешь, даже очень зря, потому что у тебя вообще к этому нет никакой причины. Ждет тебя твоя баба, и все тут. Чего же переживать? А не ждет — катись колбаской по Малой Спасской! Вот и весь разговор! Так ведь? Прием.
— Верно, Михайлыч, это верно… Слушай, а в чем одета была? Прием.
— Кто? Прием.
— Люська. Прием.
— Ты знаешь — что-то не разглядел. Пальто… Косыночка на голове. Вот так. Прием.
— Ясно, Михайлыч, ясно… Что-то слышно тебя стало хуже. Хуже слышно стало… Ну что ж, все ясно… Значит, про меня спрашивала? Прием.
— Да спрашивала, спрашивала! Что ты за человек, просто я удивляюсь. Побеседовать с тобой ни о чем нельзя. Спрашивала, говорю, спрашивала, как погода у вас там, не встречался ли я с тобой в эфире… Ну что еще? Говорила, что вот боты ей нужны — старые сносились. Вот и все. Прием.
— Боты мы достанем.
— Что? Не понял.
— Я говорю — боты ей куплю. Прием.
— Ясно, Саня, ясно. Купишь боты. Прием.
Стоит над севером ночь — тяжелая, непроглядная, как одиночество. Качает в двух морях два корабля, прыгают топовые огни на мачтах, застревают в низких облаках. По золотой арене локатора бегает луч: уткнется в берег — линия, стукнется о корабль — точка. Спит холодное полушарие, укрытое каской сплошных облаков. А я сижу в тесной рубке и среди политики и джазов выскребаю два человеческих голоса.
— Ну что, Саня, будем завязывать? Прием.
— Как хочешь, Михалыч. Прием.
— Ну, значит, до встречи. Заходи в ДМО. А может, котлоочистки совпадут, так и погуляем вместе. Прием.
— Понял, Михалыч. Понял. Обязательно встретимся. Я у тебя в должниках теперь. Прием.
— Это почему же? Прием.
— Да так… просто так… отлегло у меня. Прием.
— Понял, Саня. Все ясно. Ну — до связи! Прием.
— До связи, Михалыч… Прием.
Некоторое время эфир помолчал, потом кто-то все же стукнул ключом 88 — «наилучших пожеланий». И в ответ получил 88.
Все. Эфир стал пустыней.
Я выключил приемник и, стараясь что-нибудь не задеть в этой теснотище ватными брюками, стал пробираться на выход.
Над кроватью Павла Николаевича в темноте мерцал оранжевый глаз сигареты.
