Два дня после этого было тихо. Только на улицах группами собирались мужики, те, кого в армию не забрали. Что-то обсуждали.
На третий день – сижу я на своём огороде, грядки полю – и вижу: по нашей улице Пантелеймон идёт, пьяный, как всегда, и ещё двое с ним. Я шмыг через ограду, Аннушку предупредить, чтобы спряталась и мальчиков спрятала…
– Каких мальчиков? – раздался голос Анисьи.
– Были у Аннушки близняшки, Сеня и Яша, моложе Мирочки. Только-только ходить начали.
Ефросинья глубоко вздохнула. Смахнула слезинку. Потом продолжала:
– Не успела я… Они уже во двор входили. Рявкнули на меня: «Цыц отседова! Будешь вмешиваться – подпустим тебе красного петуха, даром что не жидовка!» Один даже сапогом пнул. Что я могла сделать? Побежала домой, думаю: Мирочку им не отдам! Мирочку ещё можно спасти! Но как спрятать? Не от немцев – их мы почти не видели, – а от своих, соседей. Сколько гадов оказалось в нашем селе – в жисть бы не поверила! Три дня разгром у нас продолжался: убивали евреев, грабили их имущество… Целого дома не оставили! А ведь были соседями, все друг дружку знали, здоровались. Мне виду нельзя было показывать, как я ненавижу этих погромщиков, подозревать бы стали, что прячу кого-нибудь! Ради Мирочки, чтоб не искали и не подозревали, разговаривала с людьми, больше с бабами у колодца… Были такие, что жалели убитых евреев, но были и другие, что радовались: «Хорошо, что посёлок от жидовни очистили!» И хвалились награбленным добром, обновками…
Ефросинья прервала рассказ, выпила воды. Плечи её поникли, она казалась очень усталой. Мария, сидевшая рядом, обняла её:
– Отдохни, мамушка. Успокойся. Я буду продолжать.
– Ты?! Теперь, когда начинается самое страшное? Да ты и не поняла тогда, что делается! Ты не сможешь! Лучше начни с того, как мы тебя прятали.
– В то время, может, не всё поняла, теперь понимаю. Я смогу.
И она начала свой рассказ.
– Мы сидели в избе тёти Фроси, играли с Павлушкой в крестики-нолики. Вдруг раздались крики во дворе нашего дома. Не успели мы выскочить, посмотреть, что случилось, – влетает тётя Фрося, растрёпанная вся, как сумасшедшая. Хватает меня, открывает дверцу подпола и кричит: «Спускайся в подпол, живо!» Я вырвалась, кричу: «Там мама! Мне надо туда!» – «Мира, я не шучу. Они убьют тебя, если увидят!» – «Они меня не увидят! У меня убежище есть!» – «Ох, пока мы спорим, они могут сюда войти! Где твоё убежище?» – «В малиннике. Я там местечко расчистила – меня не видно, а я всё вижу!» Тётя Фрося кричит: «Не надо тебе ничего видеть!» – а я вырвалась и бегу, прячусь в зарослях малинника.
