– Мирьям Баруховна Блауштейн, родилась 5 января 1936 года в селе М. Бердичевского округа. Мать – Хана Моисеевна Блауштейн, еврейка. Отец – Барух Хаймович Блауштейн, еврей. Это моя подлинная метрика. Ты, Анисья, хотела видеть её. Вот она. – Она сложила листок и обратилась к Ефросинье: – А теперь, мамушка Фрося, твоя очередь. Расскажи, что знаешь о судьбе семьи Блауштейн. И о том, как спасла меня.
– Не мастерица я говорить, неучёная я, – начала Ефросинья. – Не обессудьте, коли что не так скажу.
– Ты, мама, не на речи мастерица, а на добрые дела, – сказал Павел. – Не стесняйся. Ты среди своих.
– Соседями мы были, я со своим Василием и сыночком Пашей и Блауштейны, Аннушка с Борей, так мы их называли. Ещё родителей Бори помню. Справный дом был у них, крепкое хозяйство. Старик обувщиком был; что новую обувку пошить, что старую починить, – всё умел и сына ремеслу обучил. Ещё один сапожник был в местечке, Пантелеймон, пьяница горький. Люди больше к Боре шли, он всегда имел работу. Пантелеймон этот ненавидел Борю лютой ненавистью.
А мы с Аннушкой с малолетства дружили. И во дворе вместе играли, и в школе вместе сидели. Я-то всего четыре годка проучилась, Аннушка – семь. Её потом, как грамотную, в колхозную контору взяли, секретаршей. Она жила недалеко. Когда вышла за Борю, мы соседками стали – вот радость-то была! А Мирочка, как ходить стала, больше в нашей избе время проводила. Паша мой старше Мирочки на два годка, но любил с ней играть. Как они играли, малые, бывало, глаз отвести не могу…
Ефросинья умолкла на минуту, на лице её мелькнула мечтательная улыбка. Потом потянулась к Марии и тихо сказала:
– Гляди, Анисочка сидит как неживая. Поставь-ка ей стакан воды, может, валерьянка есть, так принеси. Боюсь, плохо ей станет. Может, не стоит всё подробно, а?
Мария подумала, потом наклонилась к уху Ефросиньи и прошептала:
– Про изнасилование можно пропустить. Ты продолжай ещё немножко, до момента, когда они пришли. Потом я расскажу, что видела. Тяжело тебе?
– А тебе, Мирочка?
– Про меня что уж говорить!.. Я себя не чую, не знаю, где я и кто я, здесь или там. Но надо крепиться. Если тогда выжила…
Ефросинья отпила воды из своего стакана и продолжала:
– В аккурат за неделю до начала войны призвали наших мужиков, Васю и Борю, на учения. А тут война, понятно, что домой не отпустили. Я ещё несколько писем от Васи получила, а потом – похоронку. А от Бори совсем ничего не было.
Ну, немцы вошли в село. Проехали по улицам на мотоциклах. Не остались, только с председателем колхоза встретились, назначили его старостой. Наказ ему дали, какой порядок должен быть. Колхоз наш был имени Ленина, велели переименовать в кооператив. Ну и насчёт евреев, понятно, дали распоряжение. Аннушку сразу уволили. Потом ушли.
