Малоприятный звук будильника ознаменовал начало нового трудового дня. Владимир Ильич торопливо выполнил нехитрые процедуры утреннего туалета. Потом всё как обычно. На улице слякоть поздней осени. Неубранные улицы. Троллейбусная остановка, в течение последней ночи ставшая объектом разнузданного вандализма группы сограждан Владимира Ильича. В троллейбусе было много народа. Тут, как и на работе, люди неустанно боролись за место под солнцем. Толкотня стояла невообразимая.
На работе все было по-прежнему, но Владимир Ильич весь день находился в приподнятом настроении. Он был нечувствителен к проявлениям окружающей среды. Раньше он был как губка, впитывающая в себя все, вокруг происходящее, – и это приносило ему страдания. Теперь же он был как стекло – капли внешней влаги соскальзывали с него, не проникая вовнутрь, не причиняя страданий. Происходило это оттого, что он знал нечто такое, чего не знали другие. Это нечто было объемным, значимым. Оно распирало его изнутри, рвалось наружу. Но он, каким-то внутренним чутьем твердо знавший, что никому нельзя рассказывать самые сокровенные вещи, хранил молчание. Он ничего не сказал даже своей подруге Марте. Тем более было бы странным делиться этим с коллегами по работе. Лишь во взгляде его появилось легкое пренебрежение к происходящему вокруг, а на устах играла все та же загадочная улыбка. Происходящее вокруг было мелко и незначительно и не шло ни в какое сравнение с важностью его ночного открытия.
Этот и несколько последующих дней он оставался совершенно безразличным к обычной суете, царившей вокруг. Странным образом его мнение о коллегах улучшилось. Он начал подозревать, что и они не так уж плохо к нему относятся. Теперь ему представлялось, что они относятся к нему так же, как и к другим.
«Что же это я?» – думал он, сидя на своем рабочем месте и глядя, как обычно, в окно. Они обычные люди. Борются за дополнительную порцию хлеба, сыра, колбасы. И я, в сущности, такой же.
Петров продолжал поучать Владимира Ильича, но это его теперь не очень беспокоило.
Однако время со свойственной ему неумолимостью шло вперед. И постепенно ночное видение поблекло, а затем и вовсе ушло из сознания Никиткина. Так же постепенно освободившаяся пустота заполнилась суетой. И снова он оказался вовлеченным в свои переживания. Постепенно коллеги на работе снова стали казаться ему мелкими, никчемными людишками. Они без конца допекали его какими-то претензиями. Он снова начал различать, что о нем говорят другие. Как-то, куря на лестнице, он услышал прерываемые другими голосами обрывки разговора Горской и Никифоровой, его сотрудниц:
