Кто-то еще, кроме Мирона, заметил исчезновение главной героини. Сразу же объявили, что перерыв по техническим причинам продлевается на неопределенное время, и бросились по следам. Мирон же, будучи офицером музыкального войска, при всей своей любви не мог бросить солдат в траншее, и потому ему ничего не оставалось, как зябнуть у театрального запасного входа под накрапывающим дождем на одной из самых гармоничных площадей мира и рыскать взглядом по всей ее окружности.
Заглушая болезненное нытье от предчувствий, он гадал о том, что же могло произойти. Несколько месяцев назад примерно так же кто-то (не та же ли девушка?) примчался к Наде во время генеральной репетиции. Тогда она не ушла во время перерыва, но испарилась сразу после спектакля. Точно так же, не смыв грима и не попрощавшись, она почти бежала по коридору, легко и глухо ударяя в деревянный пол каблуками-рюмочками, и Мирон, с пересохшей глоткой застыв в дверях, делал усилие не вцепиться в мелькающие, одурманивающие сборки ее юбки. Лишь позже он узнал, что в ту ночь после обыска забрали ее старшего брата. Он оказался членом какого-то запрещенного кружка. Может, и сейчас – очередные вести? Бездна шпионов продолжала осаждать со всех концов, буквально в каждом таился, оказывается, враг, и после ноты протеста Чемберлену их юная страна дергалась от очередного нагнетаемого психоза, так что многие зарекались теперь от новостей.
Наконец на горизонте он различил секретаршу Лелю. Она спешила, прикрывая от дождя остриженную под мальчика голову, но, завидев Мирона, опустила взгляд и влетела в театр. Мирон хотел было ее остановить, он считал, что как первая скрипка он имеет право, хотя бы как первая скрипка, и поскакал за ней, но Леля, наклонив голову и сгорбившись, сразу же побежала к директору, а потом – к дирижеру.
Надя опоздала к спектаклю всего на полчаса, и, как только он ее увидел, а может быть, даже еще раньше – уловил ее запах, он нежно взял скрипку за шейку, готовясь сразу забыть о случившемся. Однако перед выходом певцов на сцену и спусканием оркестра в яму, безуспешно пытаясь попасть в лихорадочные отсветы ее вдруг еще больше укрупнившихся и посветлевших глаз, Мирон как влюбленный был испуган, а как первая скрипка чрезвычайно встревожен. Ему было бы достаточно перекинуться с Надей хотя бы парой необязательных фраз. В конце концов, можно было задержать спектакль еще и даже вызвать замену, но Надя была отрезана от него стеной телохранительниц. Леля и еще какая-то посторонняя девица, которую он никогда до этого не видел, меццо-сопрано Люся, буфетчица Клава отгородили ее от разума.
