Аппендикс | страница 211



» креветкам в кокосовом молоке с маньокой и красным перцем и прочим «дарам моря», как он выражался. Казалось, он был добряком, но Рожейро сразу же его возненавидел. «Я-то родился, слава Всевышнему, в нормальной семье», – развалился он, рыгнув после еды, с таким видом, что всем стало понятно, что их семья к числу нормальных не относилась. Северинья опустила глаза, сестра смотрела в экран телевизора, а Рожейро просто вышел из-за стола. Где он видел нормальные семьи, этот мясник? Почти ни у кого из его приятелей не было отцов, а если и были, то лучше бы, чтобы их не было, потому что они назюзюкивались кашасой уже в полдень, ходили по бабам или в лучшем случае занимались криминалом, что, конечно, не мешало им ходить по бабам и пить кашасу, но тогда хотя бы какие-то деньги перепадали их женам.

Нет, эта отбивная точно никогда не смогла бы его понять. В его присутствии мать из пантеры загадочным образом превращалась в какую-то услужливую курицу, которая сама, маша крыльями, ковыляла к кастрюле для бульона. Не для того они с сестрой и друзьями поклонялись Казузе и Жоржи Бен Жору[75], чтобы теперь демонстрировать паинек перед мамкиным боровом-вегетарианцем!

Кстати, друзья теперь сторонились Рожейро. Жозе сделался важным челом, поставив контрабанду маконьи на широкую ногу. Он оказался ответственным: старался заботиться о жителях их официально не существующего городка, иногда устраивал бесплатные праздники, угощал мальков сластями, помогал семьям раздачей еды и денег. А Пауло хоронили на том же кладбище, что и Маньолию. Теперь его родителям незачем было возвращаться домой. Никто не стал их оповещать, что однажды его случайно застрелил полицейский, да, кажется, они и не оставили своего адреса. Рожейро с густо накрашенными ресницами, чтобы не плакать, стоял в стороне под пекущим солнцем, безучастный к любой боли.

Он уехал из дома в июле, когда Казуза выехал в мир иной. Из-за этой чертовой болезни его идол сошел на нет в тридцать восемь лет. Жизнь могла оказаться очень короткой, и, пожалуй, стоило прожить ее с разбега.

В Ресифе она подскакивала, словно столбик в градуснике у больного. Девочки обоих полов крутились вокруг баров на площади, туристы валили валом. Кока, кашаса, танцы, веселье, любовь. Поговорив с приятелем-сутенером, Карлуш обещал для начала неплохие бабки. Он был все еще прекрасен и, несмотря на конкуренцию, своей утонченностью и чудной надменностью накрепко примагничивал туристов. Они угощали его кашасой и горячим бульоном,