— Внимание!.. Свет!
Тяжелые бронзовые люстры вспыхнули одновременно с многочисленными боковыми светильниками, такими же витиевато-барочными, как и все остальное в этом зале, включая многочисленную публику в вечерних туалетах, прибывшую на ежегодное собрание. В этот же момент из развешанных вкруговую под старинным лепным потолком динамиков грохнул так хорошо знакомый всем присутствующим «Гимн рыбака». Все встали и зааплодировали. Машка стояла в центре зала, слегка растерянная, но все равно очень красивая и торжественная. Даже этот дурацкий, местами повыцветший ритуальный клубный камзол в паре с не менее ветхим и пропахнувшим пылью париком, которые ей с помощью Бьорна удалось натянуть на себя за пятнадцать минут до начала церемонии, теперь сидел на ней так, будто она не снимала его все шесть лет жизни в Швеции. Двойные зеркальные двери в зал распахнулись, и клубный церемониймейстер, тоже одетый в старинное, на гортанном шведском объявил:
— Ойстрс!
Вошел официант в белых перчатках и черном фраке. На его вытянутых вперед руках вплыло серебряное блюдо, где покоилась серебряная тарелка с огромной единственной лежащей там устрицей. Устрица была приоткрыта и обложена со всех сторон кубиками льда. Рядом, на маленькой и тоже серебряной тарелочке, лежала ярко-желтая лимонная горбушка вместе с миниатюрной вилочкой. Официант подошел к Машке и, почтительно склонив голову, замер в ожидании. Музыка из динамиков сбавила обороты. Ларс Бентелиус, неизменный президент клуба, взял слово:
— Леди энд джентлмен! Сегодня, в день Устрицы, мы в очередной раз собрались в нашем Стокгольмском Устричном Клубе, чтобы поприветствовать вновь избранного вице-президента. Как вам, вероятно, известно, господа, за всю почти двухсотлетнюю историю клуба ни разу еще этой почетной должности не удостаивалась женщина. — Он с одобрительной улыбкой покосился на Машу. — Но принимая во внимание ее необыкновенные заслуги перед нашим клубом, несмотря на столь недолгое членство, и в то же время рассматривая ее как тончайшего ценителя и знатока устриц, совет клуба единогласно проголосовал за госпожу Мари Вайль-Свенстрем.
Он развернулся к Машке лицом и произнес:
— Миссис Вайль-Свенстрем, примите наши поздравления!
Короткое слово свое он произнес по-английски, поскольку знал, что Машка, имея в активе шикарный французский и беглый английский, за шесть лет жизни в стране так и не удосужилась заняться шведским. И все знали, что это тоже было знаком особого уважения.
