лучше было бы вообще не приезжать к банку и не влезать в дела
Сонни, нелепый снег касался только моего города-героя и никак не затрагивал моего города-подлеца.
И кстати, как я могла покинуть первого, такого верного, в отличие от этого, второго? Он был грустным, что ж, это правда. Все время приходилось его веселить, подпаивать, что-то ему обещать, и иногда его меланхолия, его накрапывающее занудство были докучны. Он казался холодным, но никогда не становился разнузданным и равнодушным, как мой новый избранник. Как там ему без меня? Эй, погляди-ка, попыталась я привлечь его внимание, – не думай, мы еще увидимся, не верь в мою смерть. Покойник, даже если у него есть душа, равнодушен к телесному, а я помню каждую железную косточку твоего скелета, ночные эрекции твоих мостов, тихое бормотание твоих вод, пространство твоего горизонта, который для меня равнялся истине.
Вот набережная с домом, где, вылезши в мир, я впервые с болью вдохнула твой воздух и спустя примерно неделю уже смогла оценить прекрасный вид. Тогда, конечно, я еще не знала, что странные колонны повторяли те, что высились в далеком прошлом моего будущего города Эр, а Биржа копировала один храм из Лукании. Их французский архитектор грезил Италией, пейзажами ставшего римлянином Пуссена и рожденного римлянином Дюге.
Мост с лошадьми без языков. Кто с детства не знал этой истории? Рассеянный скульптор, забывший их отлить. Наверняка и поводыри коней были немыми, и потому здесь можно было говорить что угодно. Сколько раз я проходила по нему, сколько всего со мной на нем случилось, и как же он не обвалился, как он посмел предательски не обрушиться без меня?
Когда-то само слово разлука вызывало у меня учащенное сердцебиение и пустоту в желудке. Но за годы количество расставаний превзошло мою валентную способность к страданию, число радикальных перемен притупило их осознание, и встречи и проводы сливались теперь в единый вокзальный гул или турбулентную зону.
Еще раз вглядевшись в экран, в котором я видела теперь только собственные воспоминания, я подумала, что мой отъезд был как раз влиянием города: мне ведь и самой всегда хотелось быть мостом.
На втором экране меж тем рассказывали о семи холмах, и я вспомнила, как в первый день я оказалась на восьмом или девятом и оттуда увидела, что за центробежностью этого города высвечивалось своеобразное, но полноценное единство. Пласты жизни пульсировали, и где-то под ними скрывались мыслящие центры. Никакого отношения они ко мне не имели, но, однажды попав в сферу притяжения этого места, я была вынуждена сделаться его частью, одной из его феодальных точек со своим хозяйством и укладом.
