, всевозможной благостностью, истомой, марками вин и общими местами, управы на них не было никакой, но это вовсе не было ни их, ни вообще виной, а лишь гримасой эпохи, и, как фана какого-нибудь знаменитого певца, меня радовало, что этот город их задевает, хоть он и умело подставлял поверхностным взглядам лишь свои щечки, отшлифованные ботоксом.
А впрочем, что мне защищать его величие? Он мог превосходно обойтись и без меня. Эгоистичный, ленивый, циничный, он ни в ком не нуждался и иногда становился мне безразличен. Может быть, это означало, что я была на пути превращения в одного из римцев, которые вовсе не преклонялись перед ним и были лишь в меру наслышаны о его украшениях. «Мы носим его в своем сердце», – утверждали они. И вот мое сердце лопалось и расширялось, как вселенная, с пыхтением вмещая в себя город-обманку. Моего лучшего учителя, состарившего меня, поставившего в тупик и сбившего с пути, насосавшегося моей крови, содравшего с меня последнюю доброту, как мрамор со здешних древних зданий, отнявшего у меня все, что мне было дорого, лишившего других меня, а заодно меня – собственного языка и речи, удобного места, вырытого на своей территории, застолбленной дороги, принятых точек зрения и стройной, а главное, достойной картины мира. «Хорошие путешественники – бессердечные люди», – заметил один писатель. У меня уже не было надежды им стать. В моем сердце расчищал себе место древний дракон. «Погоди же, может, наше сражение и не за горами», – бормотала я, а он только улыбался, раскатывая губу для поцелуя или плевка.
Уличенный многими наблюдательными людьми в распущенности и холодности, конформизме и жульничестве дракон вдохновлял меня на поиски дракона в себе. Не привязываться к местам, уклоняться от любой власти, сторониться того и сего, не привязываться ни к чему, ни к кому, никогда, никогда не говорить «никогда», больше не говорить, не.
Путь в непонятном направлении напоминал мне также детские эксперименты с жуком: поднять его и переместить на новое место. Куда он побредет? Почему он выбирает именно эту, а не другую тропинку? На что может повлиять эта хаотичность?
С чем связано постоянное впадание в жизненные перемены? Почему время от времени становится душно внутри отмеренных границ? Они давят, но человеческая личность, пусть даже непредсказуемая и бесконечная, обычно довольствуется слабой инерцией каждодневности. «Я» как будто отделяется фанерной стенкой, не желая усложнять нам жизнь. Нас не касается то, что происходит за перегородкой. Но вот в один прекрасный день кому-то хочется ее сломать, выйти на брезжущий таинственный свет за ширмой, пусть идти до него придется годами, и однажды, может быть, вспыхнуть в нем, взвывая от боли, обдавая себя самого запахом паленого мяса. При встрече с подобным светильником возможен и мгновенный взрыв, так как некоторые из нас непредсказуемо носят в себе тяжесть тротила.
