«Только то, что чисто изнутри, чисто снаружи. Лоск есть, пятен нет», – выпалила я, чуть растерявшись, в ответ. Почему-то это было первое, что пришло мне в голову. Уже на выходе я сообразила, что лучше мне было ответить по-другому: «Reactine, veloce proprio quando serve! Реактин – скорость именно тогда, когда она необходима!» Или еще убедительней словами из коротенького, полного напряженной загадочности фильма про Альфу Ромео с музыкой Михаэля Андреаса (который, уверяла я себя, не мог знать об ее использовании в рекламе, как его любимый Лигети не знал о Кубрике): «il cuore ha sempre ragione, сердце всегда право». Может быть, если бы наши отношения с диктором зашли дальше, я могла бы поступить, как девушка из рекламного ролика про saratoga bianca, белый силикон: «vuole una prova? хотите убедиться сами?», расстегнуть молнию на белом халате и, вдруг оказавшись совершенно голой, подняться по ступеням и шагнуть в синь бассейна на его глазах.
О, как я желала познакомиться с обладателем этого голоса! Я была его настоящим фаном. Наверняка – воображала я – он был тонким и интеллигентным человеком твердых правил. Нотки его баритона, веского и теплого, как будто указывали мне правильный выход. Выход не только из вагона метро. И может быть, именно его я могла бы расспросить подробнее про смерть под балками домов, про фабрики, про дружбу народов, про… Да мало ли о чем можно было бы с ним поговорить! Это был мужчина моей мечты, и иногда, засыпая, я повторяла его слова, как колыбельную.
Вытолкнутые на переполненный перрон, прорвавшись через осаждавшую порог толпу, мы заметили знакомых Флорина. Кроме гармони и скрипки, у них была еще и банка с монетами. Они, оказывается, переходили из вагона в вагон и вот, в отличие от нас, кое-что выручили себе на ужин.
Я утратил одно обличье и не обрел другого <…> и я верю, что такое может постигнуть человека, попытавшегося смотреть на вещи сквозь призму сразу двух образов жизни, двух систем воспитания, двух сред обитания.
T. E. Лоуренс. Семь столпов мудрости
Скиталец и странник имеют мало общего с беженцем, погорельцем, бомжом, как, впрочем, и с пилигримом или путешественником, хотя их путают и с тем, и с другим.
Беженцы вынужденно оставляют свой край. Долго или никогда не покидает их боль обиды и желание перемен на собственной родине. Иногда они отрекаются от своего прошлого и принимают чужое. Это большие и трудные дети, переросшие, а порой пережившие самих себя. Позади – смерть, родные запахи, голоса любимых, которые, может быть, больше никогда не придется услышать.
