Из темной комнаты снова донеслись стоны. Все замолчали.
– Мой старший сын живет по-другому, чем мы и наши отцы, – медленно произнес дед, – но в нем тоже течет лимфа деревьев и кровь даков. Сколько раз я вам рассказывал, как три страшных сестры, три крылатых пророчицы пришли к нему. Вы знаете, что они приходят ко всем детям рударей, но тогда последняя, молодая, захотела отменить благие пожелания старых, и он захворал, хотя повитуха, как всегда, помыла весь дом и приготовила отличную дорожку из песка. Иногда мне кажется, что, может, она забыла помыть ручку дверей после прихода Штефана из деревни и сестры решили наказать нас за нечистоту. Может быть, и так. Каждый Курбан все мы ждали агнца во сне, но вашего брата вылечили его приемные родители румыны, да хранит их Бог, ведь агнец не снится для тех, кто болеет чем-то внутренним, Курбан не может их исцелить. Он помогает от рахита, паралитикам тоже возвращает ноги и руки, и от удара может спасти. Все, не только мы, но и румыны, и цыгане тоже могут выздороветь, если только они празднуют Курбан.
Из-под стола Флорин услышал, как шмыгает носом Флоря, как вздыхает мать, как покашливает отец, как поскрипывают половицы под стульями трех массивных дядьев.
Родика указала ему на руку отца, которая поглаживала колено матери, на ее ноги в белых вязаных носках, прижавшиеся к отцовским коричневым, а потом на ноги дядьев, которые несколько раз пересеклись во взаимных пинках.
– Разве мы не румыны? – спросил один из дядьев.
– Конечно. – Дед надолго замолчал. – Только сами румыны так не считают. Хотя настоящие румыны – это именно мы. Мы те, кто помнит заветы даков, хранит Курбан, кто живет среди природы и говорит с деревьями.
– Для них мы просто цыгане, хотя никто так хорошо не умеет делать колеса для телег, как мы. Они не хотят признать, что все началось от рударей, что «ruda» – это столп мира, мы ведь даже не знаем цыганского, ничего общего с ними у нас нет, цыгане – те из Индии, а мы всегда жили здесь, – темные носки тетки Флори под столом подвинулись вперед, а светлые материнские задвинулись еще дальше.
Утром, переступив через спящих, он выбежал на улицу. Ноги в незашнурованных башмаках мокли от росы, и было зябко. С трудом он волок за собой топор Родики и так, наконец, согрелся. У студеной реки, посередине которой с каждой минутой разрасталась вширь золотистая складка дня, неловко взяв топор за древко у самого основания, обеими руками он стал тукать по стволу низенькой ивы.
