. Двое мужчин, один со скрипкой, другой с гармонью, громко убеждали в чем-то Флорина. Он поглядывал на меня. Музыканты сочувственно качали головой и цокали.
– Они тоже возвращаются на Термини. Может, найдем там твою сумку, – приобнял меня Флорин, переходя, наконец, на итальянский.
– Попробуем поискать, – закивали мужчины, тоже подстраиваясь.
Вчетвером мы перешли на другую сторону перрона и поехали обратно к вокзалу. Снова раздались, сперва над самым ухом, а потом вдалеке те же мелодии. Теперь песенка «А нам все равно» подбадривала меня, и я попыталась улыбнуться, словно Кабирия сквозь черные слезы Пьеро, хотя моим страданиям было далеко до подобного пика: ведь меня не собирался только что столкнуть в пропасть мой любимый! Да и ресницы были не накрашены. Один из пассажиров встал, и в открывшийся черный просвет отражения напротив я увидела свою собственную зубастую улыбку. Вид у меня почему-то был довольный.
Через две остановки, на Пьетралата, музыканты вышли, и мы с Флорином, только что запросто болтавшие на глазах у всех с нелепо и неопрятно одетыми людьми, оказались под подозрительными взглядами соседей. Женщины все больше срастались со своими сумками, мужчины то и дело похлопывали и поглаживали себя по карманам, как будто танцевали матросский танец. В основном все они были яилатцы, но и среди стоящих внизу всегда найдется кто-нибудь для спихивания еще ниже.
Может быть, благодаря нам они наконец могли ощутить себя добропорядочными, ординарными гражданами. Наверное, как большинство яилатцев, они жили без семей и питались чем бог пошлет, который чаще всего посылал черт знает что. Еще до рассвета, в полудремоте они поднимались со своих лежаков, вставали в очередь в туалет и помыться, семенили на работу, потом – на другую, возвращались ночью (если не работали сиделками) и валились снова в койки или просто на подстилки. Ни на музеи, ни на город сам по себе сил не оставалось, и окружающее они воспринимали как непонятные, а порой враждебные капризы и привычки хозяев. В свои выходные они маячили в телефонных кабинках call centr’ов, и по их отсутствующим лицам можно было прочитать то, что происходило на другом конце земли. Иногда они излучали тепло, гиперболизированно иллюстрируя образы счастья, иногда омрачались и увлажнялись слезами: там умирали родители, случались стихийные бедствия, начинались войны. Для них же самих время остановилось в ту секунду, когда они обняли своих милых в последний раз. Конец этой сказки был никому не известен: время однажды могло возобновить свой ход, затикав с того момента, как они обнимут их вновь, либо они должны были остаться заколдованными навсегда.
