Для воссоединения семьи иммигранту необходимы были контракты на квартиру и на работу. При системе найма по-черному проще было создать компанию по продаже обогревателей на экваторе, однако все равно каким-то образом они их добывали или же провозили своих детей нелегально, а то и рожали, да еще как, прямо здесь. Впрочем, большинство было нелегалами. Теория найма на работу в этой стране радикально отличалась от практики. В теории нужно было обращаться в одно из посольств Италии и вставать на очередь в списках нужных профессий, однако все эти профессии уже были заняты живущими здесь годами людьми, которые все надеялись получить контракт или проскочить в какой-нибудь случайной санатории, и никаких централизованных агентств по найму не существовало. И вот они (или мы?) окисляли воздух своим дыханием, заполняли пространство неухоженными телами и издавали звуки. И что удивительно, понимали друг друга. Жители бывших испанских, португальских, английских, французских и голландских колоний, бедолаги из бывшей Советской империи рассказывали о своих передрягах, ругались и признавались в любви на языке, на котором в международном смысле было принято кричать лишь бис и браво, следить по нотам за легато, анданте и пиано и иногда вспоминать о его существовании, читая сонет с пасквилем или глядя на мезонин и гротеск. Теперь маленькое государство, кое-как стоящее на одной ноге среди недружелюбного гигантского моря, перерастало самое себя, и с его помощью Украина беседовала с Румынией, Нигерия – с Литвой, Китай – с Ираном. Да то ли еще было впереди! Хотя, несмотря на разнообразие сегодняшней фауны, мне все чаще казалось, что будущее лицо Италии должно напоминать лицо Бангладеш. Именно эти низкорослые черноволосые люди с землистым оттенком кожи чаще всего попадались на улицах как продавцы мишуры, именно их черты покрывала сине-зеленая краска, превращающая их в уличные статуи Свободы, что в грязно-белых хламидах устало громоздились на дощатых постаментах посреди римских площадей. Они же скрывались под статуями фараонов и мумий, совершающих неловкие поклоны за звон монеты, возились на кухнях ресторанов и, неотличимые друг от друга, орудовали над гладильными досками в открытых до ночи прачечных, по пять раз на день простираясь в каком-нибудь закутке в сторону востока.
«Лучше оставаться нелегалом», – убеждал меня Флорин, хотя сам уже полгода мог считаться свободным. Год назад Румыния неожиданно присоседилась к вот уже более ста лет продолжающей закатываться, вроде глаз какой-нибудь симулянтки-эпилептички, Европе. Судя по всему, пока все еще имело смысл притулиться к этой старухе, сидящей на своем сундуке с ветхими платьями, украшениями и пропахшими плесенью книгами.
