У меня, дочери героического народа без памяти и традиций, вековые привычки вызывали восхищение, зависть и раздражение одновременно. И все же мне казалось, что у страны, в которой я родилась, и этой было что-то общее. В конце концов, «маленький человек» был нашей, отечественной штамповки, только здесь к подобному человеку, как и к человеку вообще, испытывали меньшее сострадание. Любопытно, что для какого-то одного «разочарования» в их словаре оказывалось целых три слова, а для нашей «жалости» не находилось даже точного перевода. Жалость была чем-то, что унижало, чего нужно стыдиться, и все старались сделать вид, что они выше, чем на самом деле, – выше ростом, выше на ступеньках социальной лестницы, выше по своим душевным качествам, шире по возможностям охвата знакомств и блата. Подобное введение в заблуждение называлось приличным поведением. Может, и правда это было лучше, чем выносить сор из избы и бить себя в грудь, заголяясь в содеянном и даже надуманном, как мы? Однако в том, что касалось бюрократии, страха перед властью и беззакония, мы точно могли бы посоревноваться.
– Ерунда, – кисло процедил Флорин. Заговорившись, мы снова очутились у фонтана, еще не понимая, что тем, кто согласился бы за нами понаблюдать, было бы куда интереснее следить за действием: ну хотя бы плохонький детектив или, на худой конец, любовная история! – Между вами нет ничего общего. Итальянцы дурачат власть, показывают ей язык, – и он в подтверждение высунул свой, – подчиняются ей из расчета и страха. По природе своей они многопартийны, а вы грохаетесь – и всегда будете – на колени перед властителем-отцом. Вы изначально признаете свое бесправие, потому что в вашем сознании брезжит идея существования какой-то высшей правды, доступа к которой вы лишены только по чьей-то несправедливости и коварству. Итальянцу же на правду наплевать, он защищает не правду, а право, свое – в первую очередь. Они – европейцы, а вы – не пойми что.
Это кто еще тут выступает? А у вас нет ни того ни другого! Ни права, ни правды, ни их эстетической выстроенности, ни нашего мистического хаоса. Как убого и кроваво вы придавили своего вождя, самого бескровного из всех тиранов! Лучше бы на кол посадили. Зато наша страна никогда не была разделена, мы-то, что уж тут таиться, сами всех захватывали, а вы вечно будете метаться, как мелкий сурок, в страхе перед пастью более крупных хищников, – хотела было я ринуться на защиту неизвестно чего, но сбилась, подумав о том, не утверждал ли он только что, будто вообще никаких итальянцев не существует, а я сама – что мы с ним стали похожи, как два отшлифованных Великим Морем Заката камушка?
