Они даже не бросились сразу звонить Саньке, как поступали во всех трудных ситуациях. Ведь Санька, бесконечно воюющая с собственной инфантильностью, с самого детства умела быть взрослой, когда дело касалось сестры.
Они не позвонили ей ни назавтра, ни через неделю.
И некому было удивляться, некому умирать от волнения, что телефон ее день за днем недоступен. Выключен. А то и вовсе выброшен в реку. Чьей-то сильной рукой в белоснежной перчатке.
Она увидела его издалека. Да и трудно было не заметить такое диво. Сидит в позе менестреля на белой каменной тумбе, поигрывает веточкой жасмина, крылья свешиваются до земли, а набеленное лицо отрешенно и неподвижно, как у сфинкса.
Веки лениво прикрыты, только ресницы подрагивают. Но взгляд – совсем не сонный: живой и повелительный. Этот взгляд выхватил огненную Саньку из пестрой фестивальной толпы, подцепил ее, словно рыбешку, и повел – осторожно и уверенно, не отпуская.
И она пошла к нему, послушная, сразу же сдавшаяся, холодея и обливаясь потом, на ватных ногах, все ближе и ближе, не в силах отвести глаза.
«Клоун, – бессмысленно сопротивлялась Санька, – con de mime, чего уставился? Мало мне в жизни веселья, еще шуты всякие будут пялиться…»
Она прошла мимо цветного шатра, куда сбагрила на представление Петьку с Пашкой, машинально посмотрела на часы в телефоне («Не пора ли забирать?»), тут же забыла, посмотрела опять, не понимая, что и зачем пытается сделать.
Прошла мимо ярмарочных рядов, где планировала побродить, вырвавшись от детей.
Миновала кафе, в котором еще в начале этой тяжелой (как любая другая) недели обещала себе стаканчик латте. Снова глянула на часы – и опять ничего не увидела, лишь на мгновение передохнула от взгляда, в котором, как соляная кукла в воде, растворялась ее воля.
«Куда меня несет? – успела подумать Санька в эту секунду. – Только клоунов-гипнотизеров мне не хватало!»
И обреченно двинулась сквозь толпу по невидимой проволоке, натянутой между ней и вычурным типом, который милостиво позировал фотографам, поигрывая веточкой жасмина, а сам не сводил с нее глаз, полуприкрытых обманчиво сонными, длинными-длинными ресницами.
Поравнявшись с белой тумбой, на которой тот сидел, Санька сделала движение, чтобы пройти мимо. Она до последнего надеялась, что наваждение рассеется и ей останется лишь смутная горечь. И привычное выживание. День за днем.
Стремительно и плавно, с ненатужной грацией хищника мим спрыгнул с тумбы и вырос прямо перед ней. Высокий, выше Саньки на полголовы, неподвижный и готовый к очередному прыжку. Он смотрел на нее в упор и улыбался этой своей непереводимой улыбочкой, которая потом… Но это потом.
