Бретер и две девушки - Татьяна Львовна Любецкая

Плечом к плечу мы встретим век грядущий.

Так будем жить и так пойдем вперед.

И правнуки за пиршественной чашей

Да вспомнят нас во славу жизни нашей.

«Посвящение». Иоганн Вольфганг Гёте

А мы-то так все переругались – передрались, что правнуки с этой их чашей кажутся уже какими-то надуманными. Тут вот встал в очередь, а она оказалась пулеметной… У нас даже и в метро везде написано – «выхода нет». Недавно, правда, переправили на «нет прохода», но что это меняет? Все равно толпа ломится к этим табличкам. Выйти же там, где еще означен «выход», многим просто в голову не приходит. Или некуда приходить. Нет, никогда нам не выиграть чемпионат мира по футболу! Какая связь? Да очень простая. Люди, не способные выйти там, где «выход», и войти, где «вход», никогда не овладеют несравненно более сложными комбинациями великой игры. Я-то, когда еще ездил в метро, кой-как продирался сквозь несущихся против течения людей, но чувство безысходности, загнанности оставалось. Так, но когда же все началось? Как возникла сама Идея, спасительная и превосходная? Нет, стоп. В тот миг, как «Титаник» объявили величайшим в мире, непотопляемым, участь его была решена – цена гордыни, кичливости, непозволительной ни людям, ни кораблям. Вот только я тогда подумал – только подумал! – что Идея моя несравненна, как тут же и опустили, уничтожили. И кто! Щенок, не умевший даже держать оружия в руках!

Все же, когда она появилась?.. В сущности, само ее явление при всей абсурдности, в общем-то, вполне естественно, я бы даже сказал, она не могла не появиться, если учесть некоторые обстоятельства моей прежней жизни, если учесть синдром Д.

Помню, быстро сгущались сумерки. Нет, не в смысле убывания дня – тысячелетия! Наступал Закат Миллениума! И может, именно тогда, взбудораженный грядущими переменами, я впервые подумал, что глупо прозябать бездельником-пенсионером, отдыхать от жизни, ради которой, собственно, и явился в мир. Да, конечно, был я прежде неплохим инженером, занимался спортом, а потом вдруг оказался абсолютно нигде не нужен. Никому. Как говорит Палыч, старый человек – дерьмо человек. Но я-то не считал себя старым! Старость – это немощь, я же, несмотря на возраст и все свои травмы, чувствовал себя способным – сам еще не знал на что! Значит, думал я, надо найти такое занятие… такое, которое могло бы пригодиться человечеству (его спасти?). С этой взыскательной и туманной мыслью я вышел в тот последний день Миллениума из дома. Чтобы, затерявшись среди людей и тысячелетий, додумать ее до конца.