— Ах, девоньки, знаете, что я придумала? — проговорила возбужденно Нинка, постукивая карандашом себе по носу. — Самого Тимофея Антоныча нарисую. Нос — во! — и показала кулак. — И красный-красный.
— Что ты! — воскликнула Дуся. — Он осердится.
— Не жалко, — пританцовывала Нинка, захваченная идеей. — После воскресенья полдня провалялся. Соль-лизунец на пастбище не привезли. Рисую!
Вчера Нинка была в Кузьминском на заседании комитета комсомола. Ее, комсорга Малиновки, критиковали: запустила массовую работу, в красном уголке лозунги не обновляются, «боевой листок» не выпускается. Сегодня, как только кончили полуденную дойку, Нинка объявила:
— Евдокия Аленина и Мария Антонова останутся: комитет комсомола нам поручил выпустить стенгазету.
Ее поддержал Грошев:
— Да, комсомол, давай пошевеливайся, ненароком из района начальство заедет…
Стояло душное безветрие. На старой липе застыли листья, онемели от зноя и истомы.
— Дремота берет, — бросая карандаш, сказала нетерпеливая Нинка и распахнула окна.
На какое-то время стало свежее, но ненадолго. Нинка открыла дверь, сбросила с себя кофточку, повела смуглыми, как бы слегка обожженными плечами.
— Ну и жара!
— Вдруг кто войдет? — испугалась Дуся.
— Волк, что ль, — Нинка скривила полные губки. — На курортах, говорят, на пляже девки лежат в одних плавках и бюстгальтерах, парни с мужиками на них глазеют, а им хоть трава не расти, загорают — и баста! Ты прей, если хочется.
Маша тоже осталась в одной сорочке. Дуся долго не сдавалась, наконец и она сняла с себя лишнее. Нинка не преминула съязвить:
— Ну, Дуська, ты и мамонт! А твой Шурка тонкий, как глист!
Полное лицо Дуси с большими покорными глазами нахмурилось.
— Скажет же, Патрашку! У самой коли медведь, так у других глисты. Шура знаешь какой сильный, он на вид будто худой, а так жилистый.
— Я пишу о Любке-Птичке, — перебила Маша. — Она перестала подмывать коровам вымя.
— Не жалей мою тетушку, дай ей прикурить, — одобрила Нинка. — И твой Юрец хороший гусь, в воскресенье на крылечке с Райкой Грошевой сидел.
Маша прикусила губу.
— Нужен он мне больно.
Дуся подозрительно поглядела на нее.
— Кто же тогда тебе нужен?
— Тот, кого полюблю, Юрке дам отбой, Юрка перестанет ездить, вы заплачете.
— Ты придумаешь, ты такая лиходейка!
— Ну еще! Пишите смирно, — прикрикнула Нинка и замурлыкала песню про геологов. Дуся, скрипя пером, переписывала передовицу про «большое молоко», сочиненную Нинкой дома. Маша зло расписывала Любку-Птичку. Закончив сочинять, поставила подпись «Игла», и хотя вечером будут знать, кто сочинил заметку, все равно ставили псевдоним — так заведено.
