— Силушка, богатырь ты мой, — шептала, кусая губы, — один ты у меня… На веки веков один…
Утром к раннему часу Марина уже вынула из печи хлеб.
«Мягкими накормить их шанежками».
Полную корзину душистого, горячего хлеба она прикрыла сверху полотенцем и пошла.
У поскотины ее догнал на коне Акинф Овечкин.
— Как пожива у пчел, молодуха? — спросил он, придерживая коня.
— Летают, — сухо ответила Марина.
— Замотался, Станиславна! Во всякую дыру — один! И на пасеку, и на покос, хоть разорвись…
— В артель иди к нам, — без улыбки, строго сказала Марина. — Иди, ты ведь понимающий человек. И дочка у тебя на подросте, спасибо потом отцу скажет…
Акинф придержал коня, поправил войлочную шляпу, и, подмигнув Марине, как всегда отшутился:
— Погонышиха у вас, боюсь — подеремся.
— А ты не бойся, — не сдержав улыбки, сказала Марина. И вдруг, остановившись и схватив лошадь Акинфа за повод, задержала ее. — Верно говорю: иди, Акинф Фалеич. А уж мы-то бы тебе были рады! — неожиданно горячо и почти по-детски, от всего сердца, стала просить она Овечкина.
Акинф помолчал немного, хитровато улыбнулся и ответил все с той же шуткою в голосе:
— Упрашивала утка барсука за море лететь, а он подумал и отказался… Ну, прощай Станиславна, — и Овечкин тронул лошадь.
На пасеку Зурнин прибыл кстати: одному возиться с бревнами для нового омшаника старику было не под силу. Омшаник же артельщикам нужен был до зарезу. Сильная артель — посрамление врагов. Все мужчины были заняты на покосе.
От топорища руки Орефия Лукича отерпли, одеревенели настолько, что с трудом сгибались в ладонях: ими теперь неловко было даже умываться утром, а в обед держать ложку с едой.
— Ну-ну, р-ра-зом!
— Р-разом! — в тон подхватывал Орефий Лукич и первым забрасывал свой конец балки в гнездо.
Станислав Матвеич стукнул по севшему бревну обухом топора и, отойдя в сторону, довольным голосом заключал:
— Живут девка за барином, баба за боярином, живут да еще и хвалятся.
Зурнин удивлялся остроте глаза и верности старческой руки. Без отбивки шнуром, без причерчиваний карандашом, на глаз, Станислав Матвеич тесал балки, выбирал пазы в косяках дверей, врубал углы — и выходило «тютелька в тютельку»: послушно было дерево топору старого мастера.
Орефию Лукичу стыдно было глядеть на свою криво вытесанную стропилину, на излишне выбранный паз. Видя смущение на лице помощника, Станислав Матвеич приговаривал:
— А мы здесь клинышек загоним да моху подобьем — оно и сойдет. Кабы не клин да не мох, дак плотник бы издох, — шуткой ободрял он неопытного подмастерья. — Не дворец рубим — омшаник.
