Пока мамка бегала наверх, Молчанов заглянул в дверь, в которую она убежала, и увидел там девушку, ту самую, что привели угощавшиеся в это время вином наверху две приживалки в лисьих шубах. Он недолго в нее всматривался, ступил шаг вперед, еще шаг, глядя на нее пристально из-под сдвинутых бровей, потом остановился, выпрямился и опустил левую руку на рукоять рапиры.
Она вдруг подняла-руки против лица, раздвинув пальцы и повернув кисти рук ладонями наружу.
— Не надо, не надо! — заговорила она, двигая руками от себя и вместе с тем загораживая ими лицо. — Я теперь уже совсем другая.
И, говоря так, она продолжала делать короткие движения руками вперед, будто отталкивала его от себя через воздух.
— Оставьте меня, пане.
— Вы давно в Москве? — спросил он. — Что вы тут делаете? А ваш отец?
— Отец, — ответила она, — работает масляные часы, а я гадаю… Но, ей-Богу же, пане, — добавила она поспешно, — я гадаю без всего этого… Ой, оставьте меня!
И она прижала руки к глазам, держа все так же вывернутыми наружу маленькия розовые ладони.
— А… Приехал. Ну, здорово…
Боярин приподнялся на локте и оглянул комнату, повернув голову в ту и другую сторону.
— Ну, бери вон скамейку, — сказал он, указывая Молчанову на небольшую скамеечку с мягким сиденьем, стоявшую у двери. — Садись сюда.
И мотнул головою, указывая, чтобы Молчанов поставил скамейку у кровати на полу в ногах.
Молчанов принес скамейку на указанное место, поставил и сел.
Боярин опять лег навзничь, сложил на груди руки и полуприкрыл глаза.
Он быль худой и длинный, с впалой грудью и животом, представлявшимся, когда он лежал, вытянувшись, почти впадиной. Покрыт он был до пояса домашним бархатным кафтаном.
Рукава кафтана свешивались с кровати до полу. Из-под кафтана выставлялись сафьяновые, с острыми носами, вышитые шелком сапоги без каблуков.
— Чем нездоров? — спросил Молчанов, глядя на его ввалившиеся и потемневшие щеки.
— А кто его знает чем, — сказал боярин, вздохнул и потянулся. — Ох, Господи, Господи!..
И он умолк. Он не производил впечатления тяжелобольного. Но он был необычайно худ, и когда он шевелился на постели, казалось, ему в тягость его тощее длинное тело и суетно ему с ним управляться.
— Помирать пора, — сказал он, помолчав немного, — вот что… Отсюда хочется, Молчанов…
— Туда?
И Молчанов указал пальцем вниз, на пол около себя и усмехнулся.
Боярин не видел этого движения, но Молчанов говорил громко, и он его слышал.
Он приподнял веки, взглянул на него, пожевал губами…
