Эстонцы
Вплоть до середины XIX в. эстонцы, среди которых подавляющее большинство составляли крестьяне, называли себя «maarahvas», что было практически полным эквивалентом белорусского «тутэйшыя». Немцев же обозначали собирательным «saks», при этом к ним относили всех не крестьян, а также тех эстонцев, которые умели писать и читать [380, с. 292]. Все это было следствием того, что, также как в Латвии, переход из крестьянского в другие сословия означал неизбежную германизацию.
Вместе с тем уже в 20-е гг. эстонцы-студенты Дерптского университета перестали скрывать свое происхождение и начали признавать его публично. В 1838 г. врач, преподаватель эстонского языка в университете Ф. Фельман основал эстонское научное общество. Его целью было собирание фольклора и издание эстонской дидактической литературы. Среди наиболее значимых результатов — публикация Ф. Крейцвальдом эпоса «Калевипоег» (1857-1861 гг.), ставшего одним из краеугольных камней эстонского национального самосознания. В 1856 г. были основаны две эстонские газеты. Характерно, что при этом даже лидеры эстонского движения, например, Ф. Фельман, не видели в своей активности собственно национального содержания, считали, что формирование самостоятельной эстонской нации не имеет перспектив, а германизация неизбежна [380, с. 295].
Возникновению эстонского движения во многом способствовала этносоциальная ситуация, которая значительно отличалась от всех остальных регионов. Эстонцы составляли абсолютное большинство населения — 94,4 % от общего числа 750 тыс. чел. и были почти исключительно крестьянами [167]. Немцы составляли всего лишь 2,5 % населения. Экономически доминирующий класс землевладельцев, фактически состоящий из одних немцев, был исключительно малочисленным (в Эстляндской губернии в 1858 г. — 1,3 % населения). Отличительная особенность Эстонии — почти полное отсутствие евреев — всего около 0,1%. Среди остальных этнических групп следует отметить русских (2,6 %), поляков (0,1 %). Таким образом, предельная простота этносоциальной структуры, фактическая тождественность этнической и социальной принадлежности позволяла наилучшим образом отразить конфликт социальных интересов в национальной форме. До отмены личной крепостной зависимости помещичьи крестьяне составляли 78 % податного населения, казенные — 13,2 %, находившиеся в церковной собственности («пасторские») — 1,4 %, вольные — 3,3 %. Иными словами, ситуация была во многом схожей с белорусской конца 50-х гг. Отличие составлял достаточно высокий уровень горизонтальной мобильности: к 1858 г. крестьяне составляли уже 10,25 % городского населения Эстонии. Добавим и относительно высокий уровень развития системы образования. В 1856 г. в Эстляндской губернии учащиеся составляли 3,26 % населения, что примерно в 10 раз превосходило аналогичный показатель Минской губернии. Особенностью конфессиональной структуры являлось то, что к концу 60-х гг. свыше 83 тыс. эстонцев (11,8 % всех эстонцев) были православными. Возникновение этой группы было вызвано теми же причинами и протекало при тех же обстоятельствах, что и среди латышей.
